Время нельзя обернуть вспять, даже при всем желании. Нельзя вернуться назад, прожить свою жизнь по-другому. И этого она никогда не хотела. Впервые эта мысль ударила ее наотмашь прямо сейчас, когда перед ней в окном проеме на высоте птичьего полета внезапно завис в воздухе ее супруг.
Теперь она, кажется, знала, что все, о чем он бредил последнее время, было не сказками древних народов. Спокойно говоря на их языках, он искал и нашел-таки чудо. Но чем он заплатил за это...?
Между ними - закаленное стекло и пара недель разлуки, а под ними - семьдесят этажей бетона и стекла. В холодной и колючей темноте ночи ей сперва показалось, что она увидела призрака или демона, но его черты были так до боли ей знакомы. Она не ошиблась, то, что она видела - не было плодом ее ее недосыпа и даже не было побочным эффектом принимаемых ею успокоительных.
- Господи, Тэдди...
На самом деле она испугалась, и то, что на такой высоте ее муж балансировал в пространстве без какой бы то ни было видимой страховки пугало ее еще больше. В своих поисках непознанного он зашел, вероятно, так далеко, что вся Вселенная разом, наконец, дала ему ответ на вопрос. Положительный ответ, и сделала ее своей непознанной частью. Меньше всего она хотела так думать, и понять после, что случилось что-то подобное. Сперва  это показалось ей кошмарным сном, после - жестокой галлюцинацией, и только затем пришло осознание происходящего, осознание реальности момента...
Она прильнула к каленому толстому стеклу, холодному, как лед, отчаянно вглядываясь в лицо своего мужа. Но, когда она увидела его правый глаз, ее перетряхнуло от макушки до пяток. И она истерически забила ладонями по упрямо-прочному стеклу, будто бабочка, которая пыталась вырваться на свободу из плена, хлопая крылышками. И она кричала, но он не мог этого слышать, городской шум сжирал все звуки, а между  ними по-прежнему было препятствие. Но по  тому, как дрогнули его губы, он точно знал, что именно она кричала ему...
Все внутри натянулось, как острая струна, и что-то со звонким вскриком лопнуло. Разлетелась в мгновенья ока вся эта реальность, и ее словно окатило ледяным душем или градом сверкающих осколков. Каждый из них будто впился острой гранью прямо в душу, обнаженную до предела. И в голове зашумел водопад, целый сонм мыслей взвился, как рой бешеных пчел, и все разом они набросились жалами на нее...
***
На плечи города падал багровый закат, значит, к смене погоды. В алом огне застыли массивы стекла и бетона на невероятной высоте, полыхая, как факелы. Но Фоссет-сити все еще шумел и суетился внизу, словно реки по улицам текли потоки людей, все спешили, все опаздывали. Опустив головы, глядели себе под ноги сотни людей. Шлепая по лужам, отражавшим небесный пожар, каждый думал о своем, и никто не знал, как она была счастлива в тот миг, паря над всей этой мирской суетой. Над умытым весенней грозой городом метался беспокойный ветер, и у нее давно уже ничего не осталось от шикарной укладки, но ей было плевать. На балконе было страшно и одновременно ей казалось, что она может сделать шаг и легко пойти по воздуху. Никогда прежде она не ощущала такой эйфории, такого всплеска ощущений, так глубоко не дышала...
Она никогда прежде не думала, что весной бывает столько красок, что в простых вещах так много смысла и глубины, она не думала тогда даже о том, как, возможно, глупо она выглядела. Одновременно очень тривиально и очень неоднозначно, даже нелепо, наверное. Но она ничего не могла с собой поделать, совсем ничего...
Она навсегда запомнила, из какого материала был его пиджак, какого в точности он был цвета, и какие нотки его парфюма ударили ей в нос. Она запомнила это так досконально, что, вспоминая, всякий раз могла снова упасть в омут этих невероятных чувств даже годы спустя. Это было давно, очень давно, когда она была еще совсем девчонкой, и когда никто не понимал, почему ей не нужен от слова совсем видный актер или красавчик-спортсмен? Почему она задерживается допоздна за ужином с человеком, которого невозможно понять, и почему в ее присутствии от его брезгливой отстраненности не остается и следа? И чего ей не уперлись модные мальчики ее годков, похожие на Кенов? Что общего у нее с человеком, который погружен в свои дьявольские изобретения, а на целый мир смотрит холодно сквозь стекла очков, кривясь от житейской суеты? На самом деле между ними было много общего, очень странного общего. Как два мира, повстречавшись, они нашли в противоположности друг друга себя, ответы на все те вопросы, которыми задавались и не могли вычислить истину самостоятельно.
***
Столкнулись две галактики, две реальности, которые никогда бы не могли сосуществовать. Одна из них - геометрически-стройная, из металла и стекла, строгая, логически выстроенная, в  ней правит гений, у которого всегда и во всем идеальный порядок. Вторая - легкая и воздушная, где нет места мрачным цветам, унынию и фальши, там правит вдохновение, мечты и красота. И им не стоило соприкасаться, это было недопустимо, так нелогично и неправильно, нелепо…
Две абсолютные истины, не терпящие друг друга, враждующие, объявившие войну друг другу еще задолго до их истории, снова невероятным образом пошли на перемирие, доказав, что противоположности притягиваются. И там, где звенящая сталь и стекло гордо стояли стеной, там на свое отражение в их блеске любовались нежные цветы, прорастая вверх по отвесным стенам. Так живое и чуткое всегда спорило с безжизненным и разрушительным. И история повторилась, конечно, как и прежде.
***
В стремительном беге будней мелькали рассветы и закаты, их сшивала воедино красная нить, сквозящая сквозь время. Красная папка на столе, красная лента в волосах, красный галстук, красные туфли, красное вино, красная помада, красные розы, красная машина, маленькая красная сумочка. В холодном сумраке его мыслей появилась яркая звезда, затмившая все, что он когда-либо знал, а в ее мире появился такой непознанный мрачный гений, словно сказочный Болотный Король раскрывший ей двери в свой путанный и странный дворец, населенный невероятными идеями. Вечная песня о том, как на самом деле глубок омут сознания того, кто молчит о своем, молчит со всеми. И чьи чудища охраняют подлинное сокровище – сверкающую душу.
***
Она видела, как вспыхивала сверхновая, как взрывался овациями зал. Видела и как все они склоняли головы, но жалили его спину взглядами, а затем отводили их. Как сверкали миллионами бликов вспышки и как разлетались вести – он знал то, чего не знал никто, он здесь, Мессия, Творец! Его именем вершилась история, его рукой писались формулы, изменявшие мир, расправлял крылья Гений. Менялись декорации, менялись экстравагантные костюмы, но под руку с ним была она, всегда была она, не задавая лишних вопросов. И миллионы взглядов встречали и провожали ее, вопрошали и вопрошали молча и вслух одно и то же. А ответ..? 
Была бы тогда ее воля, и она бы  не ложилась спать, никогда. Она бы летела бы по воздуху и плыла бы по воде, колесила по суше туда, куда потребуется, только бы встретиться снова. Она узнала, что такое проговаривать все ночи напролет, а утром снова вспоминать о делах, замазывать следы бессонницы под глазами, но помнить, как было здорово говорить о совершенной ерунде. Внезапно она попала в свою совершенную сказку, во всем этом летнем мареве раскаленного города ей было мило абсолютно все. Городская духота и суматоха гудели только об одном: скоро вечер, а вечером встреча состоится. Она состоится, не смотря ни на что. Вспыхнут огнем заката бокалы с шампанским, или синий вечер опустится ей на плечи чужими объятиями. И все будет так, как  она захочет: мороженое в кафе или билеты в театр, какой-то привычный вид из окна или лунная дорожка, серебрящая ночной магией залив. Но чаще всего ей было совсем неважно, что высоченные каблуки мешали ей спокойно идти по парковым мощеным дорожкам, а ночь слишком быстро кончалась. Какое все  это имело значение, если ей нравилось это…?
***
Каждый рассвет возвращал ее в повседневность и каждый вечер уносил дальше и дальше от мира людей. Все казалось ей одновременно настоящим и нереальным, в круговороте мыслей, звуков, вкусов и запахов она точно знала, что меньше всего ей хотелось, чтобы это закончилось. Словно наперекор и непониманию, она забирала все внимание этого человека себе, радовалась, как будто маленькая девочка. И в какой-то момент Венера внезапно осознала, что ей  не нужен пресловутый рыцарь на белом коне, и принц ей шаблонный не нужен. Ей нужен мрачный колдун из самой высокой башни Королевства.
А мир гремел. Поймав волну, человек с не самой европейской фамилией, играючи, творил историю. Степень за степенью, научные труды, смелые предположения и безумные доказательства безумных теорий, впервые мир не понял творца, но раз за разом был вынужден признаваться в собственной недалекости. И под стройный марш новых открытий он возводил империю. Человек со сложным характером, сложный в общении, сложный  для понимания, выдвигавший высокие требования и требовавший высоких стандартов, Таддэус Бодог Сивана шел в новый мир, в обещанный  Рай, за ним тянулись те, кто верили его словам. Потому, что не поверить ему было уже невозможно…
***
Она не сразу вспомнила  обстоятельства  того вечера, не сразу поняла, что произошло и что продолжало происходить, как уверенно она выпалила свое согласие, и как только после задумалась, что сегодня случилось то, что она так  долго рисовала себе в своих незатейливых мечтах. Никогда не будучи меркантильной женщиной, она видела в человеке  лишь то, что он из себя представлял, а  он, как радиоактивный сплав, фонил тогда еще легким безумием и абсолютной уверенностью.  Он был старше, он был мудрее, он был не таким, как все, и  он любил ее так, как никого иного. И она быстро поняла  это, но не сразу приняла, и ни разу не воспользовалась этим, ни разу…
***
Эти пышные белые цветы, такие беззащитно-слабые и прекрасные, они были повсюду. Чистые, нежные,  они казались ей совсем живыми, они были ее компанией, когда  она последний раз смотрелась в зеркало, любуясь своим подвенечным платьем, и не узнавая себя прежде, чем накинуть фату. Кто эта девушка в зеркале, которая  никак не может перестать улыбаться? Венера никак не могла взять в толк, почему все вокруг то и дело начинали утирать слезы, вспоминать, как она вот только вчера бегала по дому, играя в куколки, просила подарить ей щенка или котенка. Она даже не понимала, что это она сама, и сегодня ее жизнь изменится потому, что она ответила «да». Да что такого страшного произойдет, когда она сменит фамилию и будет рядом с человеком, на которого молятся ученые, как на Господа всемогущего…?
***
Клятва не казалась ей сложной, пока ей не пришлось выговаривать все слова громко и четко, беспокойно теребя в руках букет пышных пионов, похожих на огромные белые помпоны. Она была в смятении, и была счастлива, готова была, кажется, взлететь, как птица. И она была  горда, ее захлестывал трепет, когда она краем глаза сквозь тончайшую вуаль следила за тем, как рядом стоял дорогой ей человек. Стоял, не дрогнув, лишь очень нервозно перебирал пальцами, будто они у него затекли. Слепящий белый и бордо – ей нравилось это сочетание в них, контрастное, яркое. Иногда ей казалось, что это – про ее любимый десерт, а в ушах у нее звенело слово за словом, пока он покорно клялся перед лицом того, в кого никогда не веровал… Обычно в тот день календаря погода не балует, но для них было сделано исключение, она не в первый раз вкладывала свои хрупкие ладони в руки человека, который держал целый мир, но тогда она впервые видела самое настоящее его лицо, когда ни тени безумия на нем еще не просматривалось. И она была счастлива, как никогда раньше, счастлива была такой детской радостью, отбирая  этого человека у всех, у целого мира…
***
Полнолуние не казалось ей дурным знаком, оно даже ей казалось особым подарком в тот праздник. А ливень упал на город после полуночи, обрушился шелестом капель, поглотил, казалось, этот город, смыл с него память о последнем теплом дне. Пройдясь по крышам, он просто закрыл дверь за солнечным летом, и впустил осень. Плаксивую, сырую и серую осень, которая вскоре оборвет нарядную листву, и все краски сделает тусклыми. А ей было так плевать на то, что любимое время  года окончилось. Их ждали два билета, и утром они отправятся в знойное и сладострастное лето. Самолет готов увезти их туда, где оно никогда не кончается, где плещется лазурь океана, где белый песок и безоблачное небо. Утром будет шуметь город, утром будет пахнуть кофе, и в новостях, конечно, расскажут обо всем, а потом будет аэропорт и серебряный след в голубом небе. Но до этого момент бал правит ночь…
И в той ночи ее беззащитная белизна была слишком соблазнительна, она, как белый мотылек, как легкий десерт, как трепещущий цветок в этом изысканном платье. Финишная ленточка, главный приз за которой достался  тому человеку, который смотрел на нее, как на богиню…
Святая наивность и чистая непорочность были жадно скомканы захлебывающейся нежностью и голодной страстью, жаждой, застилавшей глаза. Она помнила  до сих пор каждую секунду, которую отбивали настенные часы, она запомнила каждое свое ощущение, каждый оттенок каждого прикосновения. Потому, что хотела запомнить…
***
Она, кажется, точно знала, какие слова подобрать, чтобы сказать о том, что ждет ребенка. И точно знала, сколько петелек нужно накинуть, чтобы получились самые милые пинетки к назначенной дате. И знала, какой ленточкой она хотела бы видеть подвязанным нарядный конверт на выписке. Она даже знала наверняка, что ей предстоит быть смелой, сильной и впереди ее ждут бессонные ночи ведь у нее родится сын…
А после она точно знала, какого оттенка будет нужна розовая ленточка, чтобы через несколько лет забрать из роддома и маленькую дочку. Она была совершенно спокойна, готова к тому, что все повторится снова, кажется, ее ни разу не пугала перспектива снова не спать толком, теперь успокаивая маленькую принцессу…
***
Уникальные открытия, уникальные научные труды, зенит славы, по лестнице вверх, перемахивая ступени, она видела, как сияет ярче солнца его гений, стоя рядом. Год за годом  она была рядом, согретая лучами его славы, всегда идеальная жена и мать. Картина, достойная зависти: мальчишка, увлеченный самосовершенствованием, победитель, желающий стать астронавтом, и дочь, так похожая на свою мать, красавица и умница с  огромным и чистым сердцем. Все было, как на картине, как в кино, все было прекрасно, как  она и рисовала себе в своих мечтах…
***
Новость о том, что в семье будет пополнение, и речь идет о двойне, стала радостным событием, все снова завертелось вокруг выбора прелестных вещей. Ее совершенно тогда не страшило все, что связано с воспитанием, как ни страшило ее это и десять лет тому. И вскоре снова не стало сна, ей снова представился шанс окунуться в бесконечную заботу и нежность. С годами стало ясно, кто в семье в кого пошел, и ее порадовал факт того, что младшие дети охотно тянулись к отцовской лаборатории с самых ранних лет.
И все  это время международная ученая  общественность рукоплескала гению, и ничто не могло изменить того ощущения несгибаемости, упрямства, с которым он шел к цели. К цели, которой она не могла понять, но о которой знала совершено точно…
***
Когда ее старший сын взлетал выше, чем птицы, она захлебывалась гордостью и слезами. Когда ее старшая дочь стояла рядом с  отцом на конференциях, она ощущала себя совершенно счастливой. Когда младшие дети с легкостью занимали призовые места на научных олимпиадах, она испытывала несоизмеримый восторг, но все  это время  она смотрела в глаза своего главного в  жизни человека, и видела там мир, в который безнадежно влюбилась столько лет назад. А глаза его были все мрачнее и мрачнее день ото дня, и она никак не могла понять, отчего же померкло над ней небо…
И вот он перестал спать, он перестал есть, закрывал двери в свой кабинет, и сутками читал там старые, пыльные книги, не следя за часами. И все ее просьбы о том, чтобы просто сказать ей, что меж ними пошло не так, он оставлял без внимания. Не брезгливо, он просто бесконечно искал нечто. Что-то неясное, кажется, то, чего не могло и быть в природе, но зачем – она не знала..
***
Эти бесконечные нервы. Он становился мрачнее день ото дня, и никогда прежде не позволявший себе даже повышать голос, ее муж впервые рявкнул на детей, не на шутку перепугав семью. Он плохо спал, во сне он бесконечно что-то читал, как мантру, и помочь ему Венера просто не могла. Что-то меж ними натянулось до предела, он не слышал ее, а  она  отчаянно колотилась в  невидимую глухую стену. Их связь стала таять на  глазах, но даже услышать своих детей он словно не мог. То он испытывал к  ним щемящую нежность, доводившую, кажется его самого, то совсем не находил на них минуты, раскачивая их психику сам того не желая, конечно. А что же Венера…?
Она то не видела его сутками, то получала все его внимание сразу. Быстро, отчаянно и даже  болезненно, словно все было в последний раз, скомкано, впопыхах, слишком грубо для человека, которого она знала столько лет и с которым  она прожила все  это время…
***
А затем он уехал, уехал зачем-то так резко, словно от этого зависело что-то очень важное. Он все таскался с этой магической книгой, как  одержимый, он все писал эти символы, ими было исписано в  доме, кажется все, и Венера уже  боялась их. И боялась того, что поглощало ее гения. Того безумия боялась, с которым он любезно уживался, гробя себя…
***
И вот он здесь, по ту сторону толстого стекла, похожий на мираж, будто и не он вовсе. Но нет, это он, она узнала в нем все, и это был он от макушки до пяток.
- Тэдди…, Тэдди, что они с  тобой сделали, что с  тобой сделали эти волшебные книги…?! – кричала она, бессильно колотя по стеклу, которое равнодушно встречало ее слезную истерику своим холодком пока ее муж был там, зависнув в воздухе, как жуткий призрак.
Его глаз, сверкавший в темноте электрически-голубым светом и шрам на поллица не оставил ей сомнений, что он открыл-таки Ящик Пандоры, он смог прочесть ту книгу, и смог узнать какое-то слово, слово, которым  он бредил, которое  он искал долгие месяцы. Но…зачем?
Что думал он себе, глядя, как его жена в истерике бьется в стекло, снова и снова пытаясь достучаться, как через стену, ставшую осязаемой. Были ли у него мысли о том, как завести этот разговор, и как объясниться…?

С Венерой все всегда было идеально, безупречно. Репутация  хорошей девочки, умницы, красавицы, под ноги которой упал целый мир. Руками доктора творилась история, но прежде всего рядом была она. Она была рядом всегда, она  готова была быть рядом вечно. И она  никогда  не нарушала данного обещания.
И ей стоять рядом с  богом было легко, как  никогда. Даже, если этот бог был странным, говорят, что был психопатом, но Венера никогда не ощущала себя не комфортно с ним рядом. Она делала его лучше, с ней  он становился намного спокойнее, немного тормозил свои маниакальные наклонности, и, конечно, для нее он был несравненным, неподражаемым, неповторимым и совершенно идеальным. Он был таким только для нее, без любых других вариантов.
***
- Какой  он несносный, Господи, что за  характер... - его секретарь в который раз повторял эту фразу, но она улыбалась потому, что знала его характер лучше, и никогда не замечала в нем несносности. может, странность, но не несносность. Да и потом его секретарь знал его с рабочей стороны, а у рабочей стороны  доктора Сиваны не было ни компромиссности, ни мягкости.
Девочка-прелесть, ради которой затевались дорогие рестораны, пышные свидания, невероятные букеты, изысканные десерты. Девочка, которая так  нравилась ему, похожая на драгоценность, которая  не знала бы отказа  ни в чем, будь она балованна и требовательна. Девочка, которая его заворожила, заколдовала, задурманила ему голову хлеще, чем выдержанное вино, не приложив к тому  никаких усилий. Просто появившись в его жизни.
О, это был тот самый случай, когда он внезапно менял свои приоритеты и смещал их с рабочих моментов в сторону личного отсутствия на своем рабочем месте. По нему скучал горизонт, по нему скучал полированный черный стол, по нему скучало перо в подставке и часы на стене. Это случилось внезапно и все замерли в растерянности, помня, что такого прежде просто не случалось...
***
Венера помнила его таким, каким впервые встретила, пронеся эту память сквозь все эти годы, и она принимала его таким, каким он был. Безоговорочно вверивши ему себя, она подписалась под тем, чтобы стать женой гения, которого не все понимали, не все принимали, но с которым так или иначе считать были вынуждены все. А был ли гений так сильно оторван от мирского и насущного? На самом деле нет, доктор был живым человеком хотя и его социопатические наклонности то и дело подливали масла в  огонь в  вопросах его неординарности. Но... кого это волновало, если для большего числа людей  он был просто человеком  из новостей, мужчиной в дорогом костюме на дорогой машине, с которым Судьба  никогда их не пересечет? В том-то и был парадокс: его так или иначе знали все, но его в то же самое время  никто толком и не знал. Не знал толком, ни каков он, ни почему  он, ни для чего он. Но она знала. Венера  знала все, для нее не было никакой тайны в личности ее горячо любимого супруга. И она всегда отличалась бесхитростностью, прямотой и чувственностью в  отношениях с  этим странным человеком. Человеком, которого при всем желании нельзя было коснуться кому-то другому. Не слишком терпящий близкий тактильный контакт, с завышенными требованиями к себе и к миру, с высоким уровнем брезгливости, с легкостью ставящий на  одну чашу весов великое благо и не самые благовидные методы, способные помочь ему в достижении такового... ах, этот эксцентрик от мира науки!
Но для Венеры это был иной человек. Такой всегда открытый и понятный, понятный где-то на уровне глубокой интуиции. Она могла предсказать любую реакцию своего мужа, спрогнозировать любое его поведение, выдать заранее все варианты  ответов, которые он может выдать на  любой вопрос. И она никогда  не была его тенью, не стояла  позади, заслоненная им от зенита его же славы. Она была рядом, так  близко, что, казалось, могла бы сгореть в этих лучах. Но она грелась в  них, ведь для него ее свет был куда ярче. Он был им ослеплен и этот свет вел его вперед, окутывал его, согревал, как ни какое иное светило...

***
Когда  она увидела его там, за окном, словно призрака, ей стало плохо. Не страшно, но плохо. Ей стало так одновременно горько и тяжко, что защемило в груди. И что-то тогда екнуло у нее внутри - магия, это была магия потому, что никак  иначе  это не укладывалось в ее понимание и в его образ прожженного скептика. И вот он оказался там, на головокружительной высоте, ломая  все законы физики, которые  она могла  только знать, прожив с ним столько лет. Столько? Чуть больше  двадцати на самом деле. Чуть больше, чем было ее старшему сыну, если говорить еще предметнее. Это все же не был испуг, это было полное непонимание, отчаяние, истерика, но только не страх. У нее не было перед этим человеком страха, никогда она  не боялась его и никогда не ставила под сомнение факт того, что Таддэус Бодог Сивана  не может быть с ней  нетактичен, груб или жесток. И потому  она не попятилась назад, потому  она забилась о стекло, стремясь дотянуться  до него через эту толщу совершенно-прозрачной материи. И она не отшатнулась даже тогда, когда  он прошел сквозь это стекло, ломая любую логику,  когда он шагнул ей навстречу - такой  же, как и всегда, но в то же время какой-то иной.  Ах, нет, ей показалось - это же он, конечно, это был он и никто иной  не мог бы быть на его месте, она  отличила бы его от двойника с легкостью, примечая все его жесты и самые неприметные движения. Это был ее муж. Было ли ей  от этого жутко? Нет, горько было, все еще было очень горько. А, когда  он прошел сквозь стекло, как мираж, она  не отшатнулась, и, когда  он сжал ее хрупкие ладони в своих - не помыслила даже  отступить назад...

***
- Тэдди, - она даже сейчас не называла его иначе, ей  не нравилось короткое и грубое на ее слух "Тэд", какое-то тягуче-пренебрежительное, застревавшее в зубах.
Она подняла на него взгляд, смерив свою истерику и дрожь, как могла, и застыла. Этот глаз, этот шрам, и все  это на его лице. И... нет, она не начала биться в истерике снова, она потянулась к нему всем своим существом. Она приподнялась на мысочки, как-то совершенно незаметно выпутав руки, и потянулась ладонями к его лицу. Обнимая его, она снова и снова не делала ни шагу назад, даже не думала отринуть его, оттолкнуть. Нет, она снова шла ему навстречу. На самом деле, когда она  гладила  дрожащими пальцами его лицо, она разрывалась между тем, чтобы зарыдать во весь голос и между тем, чтобы тихо заплакать. Но ни того, ни другого она себе не позволила сейчас, она не могла быть слабой, когда он был рядом потому, что сейчас ее слабость не могла бы ему помочь. Слабость в критической ситуации, уныние и жалость к себе не помогает, нет, она  только подламывает волю. И она не посмела показать ему еще больше слез, чем уже неосознанной показала...
Тэдди, этот... этот... Ну, подумаешь, шрам, это так просто убрать... он тебя не портит... - она не  принимала  то, что видела. Она  отрицала  этот страшный глаз и шрам через поллица, и  отрицала  она все  это только потому, что так была устроена ее психика, такой ответ она  давала  на всю эту ситуацию.
Ее  тонкие пальцы прошлись вверх по его скулам, подушечками левой руки она очертила  этот глубокий шрам снизу вверх, задев его ресницы, и, казалось, что даже дрожь в руках у нее унялась. Она шарила по его лицу глазами, шептала его имя, как под гипнозом.  И все еще не верила или даже не видела тех изменений, которые с  ним произошли. Неудивительно, для нее  он был все еще  любимым мужем, дорогим и близким ей человеком. Но скоро ее сознание вернулось из своеобразных сумерек, и она поджала губы. На  глазах у нее навернулись слезы, но позволить себе такую слабость она не смогла и сейчас.
- Любимый... что случилось...? - в  голосе ее звучала  дрожь, она максимально приподнялась на мысочках к  нему, как можно ближе, всматриваясь в его лицо, прямо в  глаза. Она впервые заметила, что на нем не было очков, впервые пристально вгляделась в  это сверкающее око. - Господи, Тэдди... скажи мне, что это - сон, скажи мне, что все в порядке...
Но он не мог ей сказать, что все  это - сон, все было явью, и она сама это понимала, медленно, но к  ней приходило это осознание. И тогда  она начинала кусать губы, но и это ей  не помогло отделаться  от морока. Потому, что никакого морока просто не было...

***
- Пожалуйста, скажи мне, что случилось... ? Что случилось...? - она бессильно висела на его шее, она не могла его отпустить, боялась, что вот-вот он исчезнет. И, как маленькая  девочка, висела у него на шее. Как когда-то, когда их встречи вынужденно переносились из-за его научных трудов, и ей приходилось ждать несколько дней или недель прежде, чем они встречались снова.
А что он мог ей сказать тогда? Что мог рассказать? Как Семь Смертных Грехов вошли в его тело вместе с этим грешным оком и теперь он - волшебник? Для нее  он был, продолжал оставаться  мужем, любимым мужчиной, отцом ее детей, но никак  ни волшебником. Он был для нее богом, но его божественной силой была сила науки, а не все эти сказочные чудеса. Но Венера была  готова услышать от него все, что угодно, только бы  он заговорил с  ней, заговорил, как  говорил всегда, с  теми же интонациями, с тем, чтобы подбирать те же слова. Она все еще была с  ним рядом даже, если ему казалось когда-то, что это было не так. Казалось ли ему такое? О, когда  они шептали ему что-то на ухо - да, ему могло казаться все, что угодно.
Никак она  не могла его отпустить, у нее уже пальцы затекли, впившись в лацканы его пиджака, но она совсем не могла найти в себе сил отпустить его от себя. Ей казалось, что они не виделись целую вечность, но на самом деле он сам отправил ее и детей подальше, находившийся в состоянии какого-то острого состояния, вероятнее всего - психоза. Когда  он метался и искал что-то, бредил чем-то. И она ему  тогда подчинилась, а теперь винила себя  за это, почти до крови раскусав свои губы. Она  хотела  дать ему время прийти в себя, он был человеком импульсивным и ей казалось, что ничего не случится, но случилось нечто, чего она  не могла ни понять, ни простить себе. Венера еще никогда не вжималась в него с таким отчаянием, как сейчас, никогда прежде  она так не хотела хоть на секунду разжать пальцы, боясь его упустить. Он смог пройти сквозь стекло, а что ему теперь стоило пройти сквозь нее? Все, чего она сейчас  боялась - упустить его , она  боялась, что он утечет сквозь ее пальцы, как дым, как мираж, как видение. Теперь он мог это сделать, а смириться с этим пониманием ей мешало что-то очень глубинной, даже не  логика, нет, скорее ее чувства к  этому человеку. С ним творилось то, что она  не могла себе  объяснить, а  он... , а он не находил слов, возмможно, чтобы  это сделать? или не мог это пока  объяснить и себе самому...?

Было нужно. Кому было нужно, для чего было нужно? Какой ценой  он заплатил на самом деле? Ведь что-то ей подсказывало, что глаз - лишь вершина айсберга, но тогда она пойдет на дно с этим кораблем - это было ее решением, и она приняла его давно...
- А куда ты можешь деться...? - она сказала  это вслух с какой-то совершенно детской интонацией и замолкла, безнадежно всматриваясь в его глаза.
Где-то когда-то она читала про какие-то заколдованные глаза, в которые нельзя смотреть, а то твою душу заберет злой дух или джинн. Но сейчас  она не в силах была оторвать взгляда, но не магический глаз пленил ее, а острый страх, который  она испытывала не в присутствии мужа,а в его длительном отсутствии до их встречи сейчас. Она была все же в смятении больше, чем пыталась показать ему. Ей казалось так правильно, плакать сейчас было бы ниже его достоинства, и она не хотела его унизить своей слабостью. Она клялась - в  болезни и в здравии. в богатстве и в бедности, пока смерть не разлучит их...
С самого начала она знала, что выходила замуж за икону, за  образчик странностей, но это никогда ее не пугало. Никогда, но теперь она была напугана. Напугана тем, что с ним на самом еле случилось и чем ему это грозило. Ему, ни себе, Господи!
Да  она кровью, казалось, расписалась, когда связала свою судьбу с этим человеком, и была счастлива тому. Гордо подняв голову, она шла рядом с  ним, никогда после него, воспеваемая его гением, как муза. Он смотрел только на нее оттуда, с пьедесталов славы, каждый миг он смотрел на нее, он ее, казалось, проглотил, сделав своей частью. И она, словно дева, скормленная чудовищу, всецело посвятила себя этому человеку. Ни нормальному, ни серому и заурядному, а неясному, далекому, как космос, безгранично таинственному.
- Только скажи мне, что ты вернулся, где бы ты до этого не пропадал, любимый... - она уткнулась носиком в его грудь, вдохнула совершенно знакомый запах тяжелого и пряного парфюма, смешавшегося с запахом ночной прохлады, огладила хрупкими пальчиками его плечи. Не плакала, не смела, когда так хотелось потому, что он был здесь, а ни где-то еще.
Она еще не понимала, как ему удалось пройти сквозь стекло, разрушив для нее все, даже незыблемую силу законов физики, и, казалось, что ей сейчас было плевать. Но она сжимала пальцы, чтобы длинные ногти пару раз впились в ладони.и  она могла бы проснуться, если бы видела сон. Нет, все, что с  ней происходило, происходило с  ней на самом деле. В конце концов  в нем ничего не поменялось, ни жесты, ни запах, ни голос. Только глаз, но...какая в сущности это была мелочь...
Прожив с доктором более двадцати лет, она был заметила, если бы в нем изменилось что-то еще. Если бы это был кто-то иной она бы тоже почувствовала. Перед отъездом она видела  этого же мужчину, маниакально нарезавшего круги по комнате, но тогда она думала и полагала, что это был какой-то приступ, какой-то поток сознания. который  она впервые не могла понять, и боялась понять. То, что ее супруг подпадал под описание психапатической  личности она прекрасно знала, но ее никогда не  останавливал тот факт потому, что рядом с ней он радикально отличался от того доктора Сиваны, какого видело абсолютное большинство. За все  эти годы с ней рядом был истинный демон, и преклонялся  от лишь перед ее светлым образом, она не могла ошибиться, сделав свой выбор, не могла...
***
- Доктор, Вы меня любите...?- спрашивала блондинка напротив с ангельски-голубыми глазами, немного нервно гоняя соломинкой сливочную пенку в большом стакане с милкшейком.
Ее белое летнее платице было совершенно воздушным, лаковые красные туфельки на высоком каблуке, которые делали ее такой взрослой, были пренебрежительно сброшены на пол, и она с ногами сидела на красном диванчике. Она была похожа на диву с киноэкрана, стреляя подведенными глазками в его сторону. Туго собранные высокий хвост волосы играли на солнце, буквально светились золотом...
Ее звали Венера, как древнеримскую богиню, и она была совершенно прекрасна в своей чистоте. Она была девушкой с обложки, которую не интересовали самодовольные мужчины, похожее на кавалеров из женских бульварных романов. ветреные мальчики тоже ее не интересовали. Но мужчина, что сидел напротив нее, и смотрел на нее совершенно по-особенному был ей гораздо милее всех прочих.
Летний дождь не мог испортить ее милое свидание, на которое у него было в запасе два-три часа, но ей всегда хватало этого времени, чтобы побыть рядом. Она жадно слушала каждое его слово, она смотрела на него, тая, как кубик льда в жаркий полдень, и улыбалась ему, как никому другому никогда прежде. Похожая на ослепительно-белый цветок, она изо дня в день врастала в него, пропитывалась его ядом. Ей нравился его запах, его цвет, его звук и вкус все  больше и больше. Ей нравились эти долгие прощания на пороге ее дома, ей нравилось, как терпелив он был с ней, как увлечен ей он был, ей нравились эти уютные вечера и разговор ни о чем за чашечкой терпкого и крепкого сладкого чая. Ей нравилось ожидание встречи, словно она ждала бури, и нравилась безумная захлестывающая ее радость, когда он держал ее за руки. Стандартная история, конечно, все было и до нее, но ей казалась эта история ярче и глубже чем все, что она видела и знала. Это была ее история, конечно...
***
- Тэдди... Ты меня любишь? - она внезапно спросила это также тихо, почти с той же самой интонацией, но она знала ответ. Зачем спрашивала, конечно же, не сказала, но хотела проверить. О, эти загадочные женщины.
У нее больше не было страха разжать пальцы, боясь, что он ускользнет, как мираж, она благоразумно спрятала за спину ту руку, ногтями на которой впивалась в свою ладонь. И, отступив всего на полшага, она обратилась к нему самым нежным своим взглядом, каким она только могла смотреть на этого мужчину. Ответ был ей очевиден, но, когда она стояла напротив него, она совершенно точно знала, что солгать ей было выше его сил.
Она протянула к нему руку, чтобы найти его ладонь, сплестись с его пальцами своими. И ей в тот момент было все ясно, яснее, чем когда-либо. И все, что казалось ей каким-то неправильным в нем, чужим, все еще требовало обличения, чем бы оно не являлось Но оно могло подождать и ждало своего часа. Но она ждать никак не могла, особенно с тех пор, как перестала понимать своего супруга.
Ей никогда не составляло труда увлечь его за собой, но сейчас  она хотела просто увести его подальше от этого стекла, за которым шумел реальный мир, ей хотелось, чтобы настала тишина, и в ночной темноте ей хотелось поговорить с ним обо всем, о чем он захочет, откровенно, по душам. И пусть его не смущала возможность разбудить детей, во-первых, дети были довольно взрослыми, чтобы ждать о личной жизни родителей, во-вторых детей не было рядом. Она предусмотрительно отправила детей к дедушке, своему отцу, всех вчетвером. Ей руководил иррациональный страх и то, что она меньше всего хотела, чтобы дети видели ее нервозность и слезы Они и так задавали много вопросов, взрослых вопросов, совсем выбивавших ее из колеи. Вопросов, на которые она не могла ответить. Но сейчас было и слишком поздно, чтобы звонить им. к тому же она все еще не могла до конца смерить бурю эмоций в себе, ее раздирали противоречия и желание навзрыд кричать. Но она точно знала, что старшие дети были всецело на ее стороне, понимали ее, и взялись за младших, не сговариваясь. Задача была простая, но трудновыполнимая, учитывая, что семья была, как на иголках.
Она, как много лет назад, пальцами перебирала манжетку его рубашки, по привычке, и пыталась очень ненавязчиво увести от окна, в которое, как ей казалось, он мог бы снова выйти. Выйти и...? У нее сердце замирало, стоило ей представить что-то похожее, но всего несколько минут назад он ведь висел в воздухе перед ней по ту сторону толстого и ледяного стекла. Неважно!
Она еще не решила, о чем с ним говорить, но прекрасно видела, что им было что обсудить. Его исчезновение, его припадочное беспокойство несколькими днями ранее, его внезапное появление? Все вместе, но, очертив рукой апартаменты, она дала понять молча, что они одни. И, да, она была  тому рада, не факт, что дети перенесли бы такой стресс также мужественно, как их мать, даже будучи невероятно женственной особой. Нет, она не падала в обморок,но точно прибавила себе седых волос. Но она клялась - в  болезни и в здравии, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит их...
У нее дрожали ноги, без каблучков это было отлично заметно. Без лоска невероятно-красивых платьев, когда она предпочитала легкие халатики с ажурными рюшами, в ней появлялась совершенно другая женщина. Без идеальности и гордо поднятой головы,в  ней сквозила та самая девочка, которая украла его сердце, которую он разглядел за очень эффектной внешностью, пахнувшая молоком и печеньем. Он пал ниц не перед стервой в стразах, а перед богиней, как ему казалось обретшей земную форму, не терпевшую попыток преклонить перед ней колено.
И она так или иначе медленно и верно отводила его вглубь жилого пространства. В тишине квартиры, которую она старалась забить мягкой классической музыкой, чтобы не испытывать гнетущего одиночества, так кстати пахло ее духами - искрящийся персик, белая фрезия, теплые ноты какао, окутывающий запах, похожий на плотную пелену. Она как-то совершенно в  одночасье дотянулась до телефона, мешкая, писать или не писать сообщение старшей дочери. Лучшим способом аккуратно сказать и точно успокоить было бы отправить селфи, которые она периодически отправляла детям с совместных вылазок с мужем. Что ж, ей нравился этот мужчина в кадре, раскрытый с иной стороны в таких семейных фото. Никакого мрачного лоска, невероятного прессинга его мрачной харизмы, которой были пропитаны его фотосессии в прессе. Только ее Тэдди. Человек очень хищной внешности, окутанный вуалью ее неотразимости, менявшийся в лице за доли секунды.
- Дети решили навестить дедушку, знаешь? Я подумала, что недельку-другую они могли бы провести за городом... - она сказала  это, как будто ничего не случилось, из-под ресниц украдкой наблюдая за каждым его движением, - Я хотела скинуть Бьюте совместное селфи, чтобы  она перестала переживать...
Разве, она соврала? Но она и не могла объяснить детям отчего отец сам не свой, отчего он пропадал днем и ночью, а чего ей стоило только выслушать истерику старшей дочери о том, что ей казалось, будто дело шло к разводу. Впрочем, Джорджия выдала истерику куда сильнее, вцепившись отцу в руку и не хотела  отпускать. Мальчики были куда сдержаннее, но она не могла припомнить время, когда младшего успокаивал бы старший брат,а потом они вдвоем нарезали круги вокруг матери, боясь оставить ее на секунду одну.
Откровенно говоря, Венера боялась, что муж откажет ей в фото, оттого, предвосхищая его реакцию, ответила, что можно взять ракурс в профиль. Этот глаз, который ей казался каким-то дурным сном. точно бы  муж так запросто не показал детям. У него и сейчас на лице были темные очки. Он и прежде носил их, но для  этого были поводы. впрочем, какой повод она могла бы сыскать еще более весомым для темных стекол?

Отредактировано Venus Sivana (2020-02-25 09:17:10)