The picture's still fixed in my head: the stage was all set at my request;
You took the role, you played it well, I knew it would be easy for you.

Харли долго размышляла над тем, что есть безумие, прежде чем придти  к единственно верному, по её мнению, выводу, гласившему просто, но со вкусом: «Дефиниция любого феномена зависит исключительно от угла обзора и набора личностных качеств обозревающего». Ни одна дисциплина, так или иначе затрагивающая самосознание человека, никогда не располагала и не может располагать адекватными критериями оценки. Что хорошо для наркозависимого – плохо для окружающих его близких людей. Для него, скажут эксперты, плохо тоже, но кто дал право этим самым экспертам, учёным лбам в накрахмаленных халатах, чьей величайшей жизненной проблемой было убедить престарелого профессора не портить идеальный диплом высококвалифицированного специалиста четвёркой, диктовать правила жизни другим? Тем, кому повезло меньше? Больным и угнетённым, брошенным на самое дно общества, их осуждающего? Разве могут они сказать, с лёгким сердцем и чистой совестью, что понимают чужие страдания, разве могут примерить чужую кожу? Технически, если Джокер её сдерёт… но речь не о том. Сеанс за сеансом, проведённые наедине с клоуном-принцем преступного мира, открыли Харли глаза на то, что ярлык «безумие» - лишь удобный инструмент фильтрации опасных для устоявшейся системы элементов, а истинная справедливость кроется в хаосе и только в нём. Рано или поздно люди сами себя уничтожат – это естественный порядок вещей. Отличие же «безумцев» от дежурных добропорядочных граждан всего-навсего в том, что первые не пытаются отсрочить конец, о нет, они собираются отпраздновать его с громкой музыкой, искрящимся шампанским и разноцветными бэт-сигналами в неоне по  всему городу!
Свободные от рамок, способные решать за себя, где проводить черту здравомыслия, бесстрашные, а потому несокрушимые.  Харли знала, что Джокер верит в это, в своё превосходство, в то, что он один из немногих, кто видит и понимает куда больше остальных, и она восхищалась его мировоззрением, всем своим существом желая стать достойной чести однажды возвыситься над полыхающим миром по правую руку от архитектора грандиозного пожара. Но всякий раз становилась абсолютным разочарованием. Слишком много человечности, слишком много сентиментальности, слишком много… любви.
Яркий солнечный лучик щекочет веко. Щурясь, девушка открывает глаза, переворачивается на бок, путаясь в старых прокуренных простынях с засохшими кровавыми пятнами вместо дизайнерского рисунка, приподнимает уголки губ и тут же опускает их, потому что рядом снова никого нет. Сжимая ладонь в кулак, она садится на кровати в грязной заброшке, что стала очередной их временной базой, делает два глубоких вдоха и один глубокий выдох, пытаясь убедить себя, что он скоро вернётся, затем надевает самую ненормальную болезненную улыбку из своего арсенала, чтобы спрятать настоящие чувства, затолкать поглубже в набитый хламом ментальный шкаф.
Арлекинский костюм обтягивает точеные контуры миниатюрной фигуры, волосы собраны в два небрежных высоких хвоста. Харли достаёт из-под кровати коробку с косметическими средствами, ставит перед собой запачканное зеркало с трещиной прямо посередине, откручивает крышки разномастных баночек и разбрасывает их вокруг, словно неопрятный ребёнок играет в художника. Плотная белоснежная пудра маскирует природный румянец и свежие ссадины, обезличивая; поверх ложится узкая чёрная маска, выгодно, словами опытных визажистов, оттеняющая печальные голубые глаза; завершающим штрихом становится, конечно же, устрашающе подведённая бардово-красной помадой широкая улыбка. Трещина в зеркале, будто бы, раздаётся вширь. Сердце предательски пропускает удар, когда за дверью слышатся знакомые тяжёлые шаги.
Харли долго размышляла над тем, что есть безумие, и поняла одно. В её случае безумие = любовь.

~
- Доктор Квинзел, боюсь, вы плохо представляете себе, о чём просите. Я понимаю ваш научный энтузиазм, действительно, понимаю. Более того, в лучшие годы я был точно таким же, можете не сомневаться, никогда не искал лёгких путей! Но Джокер… Поверьте, в Аркхэме достаточно тяжёлых случаев и без него. Изучите женщину, что называет себя Ядовитым Плющим, к примеру. Её бредовые идеи и одержимость растениями тянет на достойную научную работу. Вы могли бы написать отдельную книгу о каждом из этих уникумов, прошу, присмотритесь получше. Джокер сломает вас. А я не хочу терять ещё одного перспективного специалиста в первый месяц стажировки.
От досады сводит челюсть, но девушка пытается не подавать виду, по возможности сохраняя деловое выражение лица – рабочую маску, за которой не рассмотреть бушующих внутри эмоций.  Так у неё значительно больше шансов добиться желаемого и получить свой главный приз. Нет-нет-нет! Она насмотрелась на прочих достаточно и имела возможность убедиться, что их безумие объяснимо, проистекает из чётких травмирующих событий, не лишено логики и мотивации – просто, скучно и предсказуемо. Никто здесь, кроме Джокера, не поможет ей сделать имя.
- Уверяю вас, меня нелегко сломать. Я работала медицинских учреждениях Нью-Йорка для душевнобольных с самой тёмной репутацией, но всё ещё, как видите, в твёрдом уме и здравой памяти. Массовые убийства в процессе искусно спланированных террористических актов? Шокирующие фетиши? Каннибализм? Некрофилия? Скажите, что настолько особенного  в Джокере, что, вы полагаете, не даст мне справиться с ним? Что отличает его от других?
Несложно было заметить капельки пота, выступившие на лбу главврача, сконфуженного под уверенным напором доктора Квинзел. Сняв и отложив в сторону очки, пожилой седовласый мужчина протёр ладонью лоб и устало потёр двумя пальцами переносицу, явно выигрывая время на формулировку очередного отказа, пока Харлин наблюдала за каждым его микродвижением, надеясь нащупать слабое место, куда можно было бы надавить посильнее. Она осмотрелась вокруг, изучая обстановку кабинета, и почти отчаялась, пока не наткнулась глазами на перевёрнутую рамку с фотографией на вершине дальнего шкафа, забитого архивными делами.
- Ну, что ж, хорошо. Возможно, вы правы. –  нежданная перемена настроений заставила мужчину взглянуть на неё с лёгким недоверием, гадая, та ли это самая особа, что буквально минуту назад рвалась в бой, или её более сговорчивый двойник, - Сперва мне стоит получше осмотреться здесь. Поближе познакомиться с персоналом... - выдержав паузу, Харлин продолжила, изображая мягкий приятельский тон, - Кстати, давно хотела спросить, почему эта рамка перевёрнута? Наверное, вы скажете, что это не моё дело, но…
И-и-и выстрел в яблочко, детка! Добрый босс, растрачивающий столько эмоциональных сил на заботу о молодых сотрудниках лечебницы, трогательно хранил под боком фотографию дочери, что решила разорвать с папочкой всякие отношения несколько лет назад. Почему – Харлин предпочла пропустить мимо ушей, концентрируясь больше на том, чтобы придать своему лицу в тот момент убедительный сочувствующий вид. Позже, тем же вечером, она прогулялась в уютный ресторанчик под руку со стариком, усердно играя роль безмерно заинтересованной слушательницы, много улыбаясь, смеясь и ненавязчиво строя глазки. Тактика банального соблазнения сработала лучше профессиональной аргументации, вот так неожиданность! Ну почему, почему всё всегда работает по одному и тому же затёртому до дыр сценарию?..
День за днём, ужин за ужином, постель за постелью. Нельзя сказать, что для Харлин это было чем-то ужасным, нет, она давно привыкла находить подобные компромиссы, покуда иными способами лакомого кусочка не заполучить. Но как же утомительно было ожидание! Когда босс, наконец, сдался её просьбе, доктор Квинзел с огромным трудом сдержала себя в руках, чтобы первой реакцией не выдать красноречиво всю свою хитроумную схему и не упустить выцарапанный шанс так непростительно глупо. Шерон могла бы гордиться дочерью, если подумать, что та целиком и полностью следовала заветам матери, искренне считавшей едва ли не единственным преимуществом Харлин её симпатичную мордашку. Только вот в действительности эта мордашка была лишь практичным приложением к гению манипуляций, скрывающемуся за ней.
Поэтому, скормив очередной жертве этих манипуляций иллюзию бесстрастной благодарности, девушка светилась ещё целый день, как только узнала, что её подпустят к Джокеру. Она использовала выходной, чтобы пройтись по местному ботаническому саду, наслаждаясь сахарно-медовым ароматом цветов, и устроить забег по магазинам, будто бы думая принарядиться к свиданию, которого ждала всю жизнь. Лишь поздним вечером, без сил рухнувшую за порогом скромной съёмной квартиры, захламлённой бумагами и немытой посудой, Харлин осенила догадка. Сегодня ей исполнилось тридцать. Тридцать, подумать только! Работа захватила её так крепко, что заставила позабыть о собственном дне рождения! И эта удивительная удача с Джокером не могла быть простым совпадением. Или всё же могла?.. Ведь никто не сказал ей: «Он твой, Харлин, с праздником!». Интересно, хоть кто-нибудь помнит? Есть ли кому-то дело? Весь день телефон не издал ни звука, никто не звонил, не писал сообщений, даже тихие уведомления от банков и супермаркетов запоздали. Плевать, она всё равно не собиралась праздновать.
Прогнав неприятный осадок вкупе с внезапным чувством острого одиночества, девушка предприняла усилие и целиком переключилась на задачи, стоящие перед ней к завтрашнему утру. Мысли о долгожданной встрече с самым изощрённым криминальным умом Готэма дарили небывалую приподнятость духа, ладони потряхивало от предвкушения, а на лицо время от времени так и наползала плохо контролируемая улыбка. Так чувствуют себя люди, которые вот-вот столкнутся лицом к лицу с чем-то великим…  Важно ли, почему это происходит именно сейчас? Главное, она добилась своего! На самоанализ, увы, времени совсем не находилось - ей ещё столько всего предстояло сделать!  Перечитать подробное описание солидного списка диагнозов пациента, составить план сеанса, попытаться предусмотреть вероятные затруднения в ходе терапии. Да, пока что она не бралась работать с химией его мозга, собираясь ограничиться беседой, увидеть, так ли страшен клоун, каким его рисуют.
Ночь за компьютером плавно перетекла в утро и Харлин корила себя за это, но отступать было некуда. Ежедневная разминка, контрастный душ, быстрый завтрак и чашка крепкого кофе на ходу помогли прогнать сонливость, так что, спокойно уложив нужные материалы в сумку, накинув пальто и переглянувшись с идеальным отражением отличницы в зеркале в последний раз, как никогда переживая о деталях внешнего вида, она отправилась – или, вернее будет сказать, полетела – навстречу свершениям.

В распоряжение доктора Харлин Квинзел ровно на следующий час любезно согласились предоставить классический кабинет психотерапии. Помещение имело стандартное наполнение: кушетку пациента с размещённым у изголовья креслом терапевта и строгий угол со столом и двумя креслами по обе стороны от него - мебель оставляла желать лучшего, но само наличие выбора уже отдавало чрезмерной роскошью для суперпреступников. Джокера должны были привести с минуты на минуты, и одно осознание этого успеха пускало сотни будоражащих мурашек по коже. Вдох-выдох, Харлин! Ты стараешься ради своей книги, помни об этом! Соберись, будь на чеку, не дай…
Двое санитаров приволокли субъект с невероятной пунктуальностью, грубо оборвав тем самым поток важных мыслей. Так и не осмелившись поднять глаз от бумаг, пока посторонние не удалились за дверь, доктор Квинзел могла поклясться, что почти физически ощущала на себе тяжёлый прожигающий взгляд  Джокера, будто подопытной мышью здесь был вовсе не он. В конце концов, нервно сглотнув комок в горле, она осторожно прочертила зрительную дорожку от древесины стола к ремешкам смирительной рубашки и выше, на несколько мучительно долгих секунд теряя дар речи.
Люди много говорят о любви с первого взгляда – это же было оцепенением.
Вид его шрамов, впервые не скрытых за толстым слоем бесформенного грима, выбивал из колеи, приковывая пристальное внимание, а тёмные-тёмные омуты глаз, словно антиматерия, затягивали внутрь всё, до чего добирались. Конечно, она видела фотографии, но ни одна фотография не могла сравниться с оригиналом. Даже в Аркхэме, упрятанный под замок, частично обездвиженный и принудительно отправленный на лечение, Джокер не выглядел жалким. Он создавал впечатление кого-то, кто находится в нужном месте в нужное время, согласно одному ему известному гениальному плану. И это впечатление холодило кровь.
- Добрый день. Моё имя – доктор Харлин Квинзел. Я ваш новый лечащий врач.
Деловито поправив очки на переносице, девушке всё же удалось включить собранного специалиста, возвращая взгляд к бумагам. Надолго ли?..
- Если вы не против, сегодня я хотела бы побеседовать. Никаких лекарственных назначений, шоковых процедур, ничего такого. Обычный разговор. Для начала скажите, вы в курсе, что стало с мужчиной, который был здесь до меня? Он совершил самоубийство после вашего последнего сеанса. Может быть, поделитесь идеями, почему?

Отредактировано Harley Quinn (2019-11-06 23:57:04)

Как и следовало ожидать, Джокер не был согласен играть по её правилам – он с первых же секунд однозначно дал понять, что собирается установить свои. Непринуждённо сместить акценты и принять позицию доминирования, задавая настроение всему предстоящему диалогу. Будь Харлин проклята, если позволит ему это! Она здесь врач, она носит белый халат и держит папку с его личным делом – это объективная реальность, изменить которую не под силам всем его клоунским трюкам и дьявольскому обаянию. Даже несмотря на то, что ма-а-ленькое замечание о неопытности доктора Квинзел не прошло мимо её ушей и задетого самолюбия, она твёрдо решила для себя показать этому нарциссичному исчадию, что способна переварить любое оскорбление с бесстрастным лицом, извлечь из любой его реплики, жеста и взгляда нужный ей материал и выйти абсолютной победительницей.
Слегка склонив набок голову, Харлин сощурилась за стёклами очков, отложила бумаги в сторону и приняла более удобную, уверенную позу, скрещивая ноги. Будь она на месте пациента, терапевт бы проинтерпретировал такую перемену настроений активизацией «защиты», но она была на своём месте, где не испытывала необходимости защищаться. По крайней мере, верила в это.
- Это действительно имеет значение? – поинтересовалась девушка, скептически приподнимая бровь, - По данным статистики, я всё равно не продержусь дольше пяти сеансов, не так ли? Будь за моими плечами десятилетия практики и тонны научных работ, с вами – всё это совершенно бесполезно.
Правдивее не скажешь. Человеческая жизнь для Джокера не имела никакой ценности. Он убивал мужчин, женщин и детей, собственных союзников и подручных, случайных прохожих, попавшихся под руку, а в последнее время с завидной частотой, хоть и косвенно, своих лечащих врачей. Социопат, лишённый зачатков способности к эмпатии, искренне недоумевающий, из-за чего все так переполошились – был человек и нет человека, подумаешь, на Земле ещё семь миллиардов таких же безликих теней – что с него взять? Вполне вероятно, Харли была потенциальной самоубийцей, если хотела пройти через то же, что многих свело в могилу, но, как и любой молодой специалист с непомерными амбициями, считала, что сможет стать волшебным исключением из правил.
- Да, и не раз. – сухо ответила она на вопрос, не имеющий ничего общего с темой их встречи. Что это вообще такое: «Вам не говорили, что у вас достаточно интересное имя?». Они что, на свидании и обмениваются комплиментами?
Так или иначе, первым человеком, у которого возникла забавная ассоциация её имени с комическим персонажем арлекином, если Джокер думал именно в этом ключе, была пожилая преподавательница гимнастики. Женщина ценила Харли заметно выше других своих воспитанниц, чем вызывала очевидное недовольство детей и их родителей, но ничего не могла поделать с привычкой – на фоне неповоротливых сверстниц юная арлекина по-настоящему блистала, демонстрируя исключительный талант и гибкость тела, радуя глаз и заставляя гордиться. Но быть лучшей – бремя не из лёгких, велика вероятность нажить себе недоброжелателей. Поэтому, совсем неудивительно, что зависть как-то раз толкнула девочек из команды, утомлённых постоянным восхвалением местной звезды, заменить дневные витамины Харли на снотворное, чтобы сорвать выступление, к которому она готовилась долгие месяцы. Как бы ни так. Обнаружив их глупую попытку досадить, Харли лишь усмехнулась и выступила ярче, чем когда-либо. А на следующий день отыскала дома забытый перочинный нож, которым нанесла себе неглубокие, но кровавые порезы на руки и лицо, закинула в куртку Эшли, одной из завистниц, и в таком виде, да ещё со слезами на глазах, явилась в тренировочный зал, изображая забитую овечку. Правдоподобная история о хладнокровном нападении была принята преподавательницей с искренней верой, а стражи порядка не стали заморачиваться со снятием отпечатков пальцев - ситуация казалась кристально ясной. И Эшли исключили с позором.
Вынырнув из воспоминаний, которые по сей день рисовали ухмылку на её губах, доктор Квинзел сосредоточила изучающий взгляд на Джокере. Ей очень хотелось ответить вопросом на вопрос: «А у вас достаточно интересные шрамы, откуда они?». Она знала, что Джокер просто обожал рассказывать истории об их происхождении, и с нетерпением жаждала узнать, что он приготовил для неё. Но вместо этого спросила:
- У меня хотя бы есть имя. А что насчёт вашего? Как мне стоит обращаться к вам в ходе нашей терапии? Не сочтите за грубость, но мне кажется, что этот псевдоним звучит немного по-детски. Может быть, вы назовёте своё настоящее имя? Или хотя бы имя, которое могло бы сойти за такое?
Безусловно, Харлин понимала, что надеяться на откровенность в этом вопросе не имеет смысла, но Джокер до сих пор являлся единственным пациентом Аркхэма, о реальной личности которого не было никаких сведений. Ядовитый Плющ – Памела Лилиан Айсли, доктор токсикологии, жертва экспериментов помешанного профессора; Убийца Крок – Уэйлон Джонс, несчастный парень с редким заболеванием, превратившим его в монстра; Загадочник – Эдвард Нэштон, впоследствии Нигма, сломанный ещё мальчиком за свой незаурядный интеллект и питающий нездоровую тягу к загадкам мужчина; Джокер… Пусто. Ничего. Ни имени, ни подтверждённого прошлого, ни намёка на то, что послужило причиной его трансформации. Джокер был загадкой посложнее любой, что когда-либо рождалась в изворотливом уме Нигмы. Как можно было удержаться перед этим?
И перед его шрамами, чёрт бы побрал. Растянутые в улыбке, больше напоминающей хищный оскал, они вынуждали задаться немым вопросом – как больно это было? Уж точно больнее каких-то жалких царапин перочинным ножом, почти не оставивших шрамов вовсе. Мог ли он изувечить себя сам? Или какие-нибудь пешки шотландской мафии, рвано вырезавшие на этом лице «улыбку Глазго», сами того не подозревая, положили начало легендарной нерассказанной истории человека, откинувшего своим образом безнадёжно длинную тень на клоунов в частности и цирковой бизнес в общем? Кто знает. Возможно, правда не обнаружится никогда. С уверенностью можно сказать лишь о том, что местные цирки обанкротились после ряда его бесплатных «розыгрышей» по всему Готэму, а каждый второй ребёнок теперь страдает коулрофобией. И всё же… Харли смотрела на него и на долю секунды, совсем мимолётно, будто сон, поймала себя на безумной мысли, что хочет принести сюда коробку с гримом и восстановить привычный порядок вещей. Вновь надеть маску чудовища на человека, что без неё, как ни парадоксально, казался ещё более пугающим и недосягаемым. Стряхнув наваждение, она решила, что время настало, и задала тот самый вопрос, который рано или поздно сорвался бы с чьих-то губ. Повседневно, словно речь шла о незначительной мелочи, формальности, вроде погоды или любимого ТВ-шоу, Харли улыбнулась, очертив полукруг ручкой в воздухе.
- Не поверите, я хотела бы знать, откуда эти шрамы. – вступая в опасную игру, она убедила себя, что полностью контролирует ситуацию, и расслабилась, планируя таким образом расположить пациента к себе. – Расскажите историю, а? И пусть эта ложь будет красивой, меньшего я не жду.

От Харли не скрылась неприязнь, без слов продемонстрированная Джокером, стоило затронуть тему имён. Конечно, он не ответит. Назвать любое означает низвести себя до уровня простого человека, хотя бы частично развеять туман вокруг личности, которую он так старательно содержал абсолютно пустой, заставляя полицию, мстителей в масках и многочисленных терапевтов ломать головы. Может ли быть, что он и сам уже не помнит? Амнезия? Проснулся однажды где-нибудь в тёмной подворотне с порезанным лицом и начал новую историю с чистого листа, из единицы общества превратившись в изъян, что разрушает систему, разваливает на части слаженный механизм, выводит из строя отработанные процессы, заражает и сеет хаос ради хаоса, из которого рождён, пытаясь вспомнить… ПТСР? Где кроется недостающая деталь, почему-почему-почему он делает то, что делает? Смысл есть у всех и всегда, пусть и извращённый в представлениях больного разума, Джокер не может быть исключением, он не инопланетянин со сверхспособностями, не существо за гранью человеческого понимания - он преступник из плоти и крови, который всего лишь на удивление хорош в играх в прятки. Но прятаться вечно недоступно никому. Может ли он оказаться первым в череде свихнувшихся за последние годы профессоров в области психического, как Джонатан Крейн? Откуда иначе все эти удивительные способности применения манипулятивных техник на лечащих врачах? Или же… Нет-нет-нет. При должном складе ума обучиться методам психологического воздействия не составит большого труда. Все эти подрывы, напротив, требуют хорошей практической базы. Жертва военных действий? Осуждённый предатель, перебежчик, разочарованный в навязанных свыше убеждениях, уничтоживший последние крупицы верности в своём сердце, распрощавшийся с принципами навсегда и пришедший к единственной объективной справедливости – смерти, перед которой все равны? Но к чему клоунский грим бывшему солдату? Карты, розыгрыши, не смешные шутки – символизм клоунады наполняет его образ слишком явным комическим началом, чтобы можно было закрыть на это глаза. Банкротство цирков, разваленная карьера в масс-медиа в связи с полученным увечьем…
Мысли и предположения роились в голове Харлин, поспешно сменяя друг друга. Заметки предшественников о Джокере помогали мало, потому что верить наблюдениям мёртвых и потерявших рассудок – дурной тон. Теперь она могла надеяться только на себя и собственные суждения, но всякий раз, когда ей начинало казаться, что паззл возможно сложить, невидимая рука появлялась из ниоткуда и смешивала фрагменты, пробуждая искреннюю злобу. А со злобой, как известно, на продуктивный анализ рассчитывать не приходится. Здесь нужен холодный профессионализм. Поэтому, озадачено вздохнув, Харли сделала несколько новых заметок о пациенте в свой личный блокнот, вычеркнула старые и вновь обратилась к клоуну.
- Что ж, я понимаю, что для вас выгодно сохранить анонимность, мистер Джокер… только вслушайтесь, не глупо ли?.. – приподняв брови, доктор Квинзел неотрывно следила за мельчайшими реакциями пациента – изменениями в мимике, в позе, во взгляде, -  Впрочем, я не похожа на тех, кто сидел в этом кресле прежде – я уважаю ваше право и не стану спорить. Надеюсь, мы сможем стать друзьями и однажды вы будете доверять мне достаточно, чтобы поделиться этим секретом. Что скажете? А пока, дайте-ка подумать… Как насчёт мистера Джея? Всего лишь первая буква из любимого вами прозвища, но звучит гораздо лучше, согласитесь?
Читать его было невероятно сложно, но Харли безумно хотелось верить, что она избрала правильную стратегию. С той самой секунды, когда она впервые подняла на Джокера глаза, стало совершенно очевидно, что его случай отныне будет её главным делом в Аркхэме. И если только этот жалкий кусок старческих разочарований на посту управляющего решит отстранить её, пыхтеть он станет уже не от оргазма - об этом она, непременно, позаботится. Джокер теперь её и ничей больше. Благодаря ему она добьётся феноменального успеха! Рано или поздно она обязательно раскроет его карты, и все увидят, что она не просто какая-то…
- Мои шрамы, простите?.. – Харли не успела замаскировать растерянность, вызванную вопросом клоуна, а следом с непростительным запозданием обнаружила себя пойманной в талантливую ловушку. Спасовать сейчас значило бы забрать свои слова обратно, встать в длинный ряд высокомерных коллег и забыть о всяких доверительных отношениях; поиграть в послушную девочку значило бы с треском провалиться, потеряв его дальнейший интерес. Она не могла позволить себе ни того, ни другого. Тем не менее, Джокер больше не намекал на то, что собирается диктовать правила, нет, теперь он говорил об этом прямо, нахально доводил до её сведения, оставляя без прочих вариантов к действию, кроме одного – принять его условия, заключить сделку с дьяволом и в процессе попытаться задействовать максимум смекалки, чтобы выйти из клетки насмешек сухой, не напоровшись ни на один гнилой помидор на новеньком халате. Должно быть, это тест. Определённо, тест. Он проверяет её, ощупывает границы, хочет понять, как лучше её раскусить, чтобы было проще прожевать и выплюнуть, но этого не случится. Не сегодня. Она не даст ему выиграть, она бросит ответный вызов.
- Вы об этих? – наклонившись через стол, так, чтобы предоставить мужчине лучший обзор на царапины, едва заметно венчающие идеально гладкую кожу лица, Харли вопросительно хмыкнула. – Или о тех, что внутри каждого из нас? – в её голове уже сформировался подходящий план, оставалась молиться, что он сработает, - В любом случае, я не против доверительной дружеской беседы. Но, надеюсь, вы осознаёте, что доверие должно быть обоюдным? Поступим вот как: я начну, расскажу вам свою историю, если настаиваете, но после – ваша очередь. Дайте мне хотя бы немного материала для работы. – дождавшись согласия, Харлин преисполнилась уверенности, отложила блокнот в сторону, сняла очки и слегка сгорбилась, обхватив ладонями колено, нарочито демонстрируя полную безоружность.
- Мой отец бросил семью, когда я была совсем ещё ребёнком, а мать, чтобы не утруждать себя работой, часто меняла омерзительных поклонников, готовых раскошелиться на подачки взамен ублажений в постели. Один из этих подонков, старина Сэм, задержался дольше остальных. А всё почему? Потому что у него был пунктик на детях. И далеко не в позитивном ключе. – темно усмехнувшись, доктор Квинзел продолжила полуправдивую-полулживую повесть, - Впервые он изнасиловал меня в одиннадцать, запугал, чтобы я не думала рассказывать кому-то, и я послушалась, наивно полагая, что этот жуткий эпизод останется единственным. Но нет, через месяц история повторилась и продолжалась в течение двух лет. В тринадцать я познакомилась с одним милым мальчиком, которого перевели в наш класс, но не могла сказать ему о своей симпатии, потому что панически боялась всего, что могло последовать после… и безумно стыдилась себя. Но терпеть я больше не могла. Сэмми догадался – он ударил меня лицом о зеркало и убил бы, верно, если бы полиция, которую я вызвала заранее, не подоспела вовремя. – возвратив очки на переносицу, Харли будто бы вспомнила о важной неназванной детали и поспешила сгустить краски. – Ах, да. Впоследствии оказалось, что моя мать была в курсе происходящего всё это время. – возвратив в ладони блокнот, она подняла на Джокера равнодушный взгляд, - Но, может быть, я слегка приукрасила, а? – Харли театрально сморщила нос, - Может быть, ничего этого не было? Или всё было куда хуже, если такое вообще возможно? Осмелитесь отделить правду от вымысла? Почувствуйте себя на нашем месте, мистер Джей. – элегантно обратив внимание пациента на то, как нелегко приходится психиатрам с его бесконечными лживыми уловками, Харлин ощутила настоящее превосходство, окатившее её высокой пенистой волной. Где-то на задворках даже пронеслась мысль о том, что это было по-своему весело.
- Так или иначе, я исполнила свою часть уговора и готова слушать любые небылицы в вашем легендарном исполнении, прошу.

Отредактировано Harley Quinn (2019-11-18 18:42:42)

И всё же, у Джокера была суперспособность – его взгляд. Этот тяжёлый пожирающий взор, направленный в упор на жертву, и рядом не стоял с лазерным зрением человека, о котором пишут в газетах. Он был куда хуже. Харли знала, что она в безопасности, в стенах лечебницы, в кабинете с видеонаблюдением (но без прослушки, иначе её креативные методы тотчас обеспечили бы увольнение), на Джокере смирительная рубашка, а за дверью вооружённая охрана, но несмотря на всё это не могла помочь себе не испытывать совершенно иррациональный почти первозданный ужас. На какие-то пять секунд, показавшиеся вечностью, она боялась, больше всего того, что своей опрометчивой историей допустила неисправимую ошибку. К огромному облегчению, его безумный смех говорил об обратном, потому доктор Квинзел слабо улыбнулась в ответ, вновь набираясь уверенности. Она изобразила лёгкий поклон и сложила ладони на столе.
- Обмануть вас? – деланно изумилась Харлин, - Что вы, и в мыслях не было. Я всего лишь надеялась вас развлечь. И буду думать, что мне это удалось.
Лгать пациентам – запрещённый в психиатрии приём, грубое нарушение правил и свидетельство полнейшей некомпетентности. Но что делать с пациентами, которые не знают другого языка, кроме лжи? Не ради сокрытия правды или волевой попытки избежать воспоминаний о травматичном опыте, нет – ради весёлой игры, идеи. Что делать с Джокером? Он глух к просьбам, отказывается идти на здоровый продуктивный контакт, не бывает искренним, словно 24/7 не живёт, а блистает на подмостках и должен скрупулёзно следить за тем, что делает и говорит, чтобы сохранить образ целостным, убедительным. Так, что важнее для врача, которому доверено его дело: добиться результата любыми способами или бессмысленно покружить вокруг, опасаясь выйти за чётко обозначенные рамки дозволенного? Все те, кто провалился, пытались быть правильными психиатрами, но это не сработало. В качестве научного эксперимента Харли попробует быть неправильным другом для Джокера, и с большим любопытством понаблюдает, куда заведёт эта стратегия.
Когда он начал говорить, Харли поняла, что одна маленькая победа уже у неё в кармане. Размером с мою голову, какая прелесть! Готова поспорить, смотришь и мечтаешь приложить меня о стену, как и свой выдуманный мяч. Она пыталась храбриться, держать бесстрастное выражение лица, не показывать ни единой эмоции, не давать ему повода нащупать слабое место, но внутренне всё же содрогнулась от небрежного сравнения. Дальше было лучше. История обрастала драматизмом, доктор Квинзел только и успевала делать заметки в блокноте, поражаясь тому, насколько извращена фантазия этого человека – её банальному рассказу девочки из неблагополучной семьи на фоне крыс-переростков и железных лент катастрофически не доставало изобретательности. И не только содержание беспокоило восприятие слушателя, ещё и форма – фразы, речевые обороты, которые использовал пациент, перескакивая с перспективы беззащитного ребёнка в позицию знакомого маньяка-кукловода, интонации, перетекающие от спокойного пониженного тона к высоким истеричным возгласам, компульсивные облизывания губ и привычка в такие моменты растягивать слова, в частности – её имя. Если бы обстоятельства были другими, Харли могла бы расценить этот жест как наполненный глубоким интимным подтекстом. «Харли-и-и-и», сказанное хрипловатым голосом Джокера, отзывалась эхом в её ушах, волновало, пробуждало неопределённые чувства, нырять в которые совершенно не хотелось. Или…? Она следила за его губами и пыталась акцентировать в памяти всё, что знала о нём наверняка. Никаких сведений о потенциальной семье, задокументированных фетишей тоже, в отчётах разных специалистов он значился как асексуальным, так и страдающим повышенным половым влечением -  с одинаковой вероятностью любое предположение могло оказаться верным. Сама же Харли понимала, что с лёгкостью видит как тотальное равнодушие к низменным физиологическим потребностям в пользу всецелой одержимости бредовыми идеями глобального масштаба, так и отвратительную сцену изнасилования случайной женщины, попавшейся под руку, с особой жестокостью и последующим убийством. Сморгнув наваждение, она вынырнула из незапланированного анализа и для вида твёрдым движением руки подчеркнула в блокноте какую-то подмеченную раннее деталь.
- Спасибо, я ценю вашу открытость. – дежурным тоном произнесла Харли, – Безусловно, врачебная клятва гарантирует конфиденциальность. Как и дружеская услуга. -  аккуратно намекнув на то, что не купилась, но получила желаемое, а именно - беседу, она захлопнула блокнот.
Есть ли у неё друзья? Проще спросить, были ли когда-нибудь?.. И даже в этом случае ответ рискует быть печальным. Для кого-то, кто растёт в среде соревнований, иметь друзей, как правило, непозволительная роскошь. Ты либо вышагиваешь впереди всех в гордом одиночестве, либо тащишься позади с такими же неудачниками, но вторые роли Харли не устраивали. Серебряная медаль не дарит любви, не даёт услышать слов восторга в свою сторону, лишь жалость преподавателей и злобу матери, вслед за которыми настигает ответная злоба и самобичевание. Между этим адом и отсутствием друзей она без раздумий выбирала последнее.
Порой, исходя из представлений о том, что было бы полезно, Харлин ощущала непреодолимое желание побыть слабой, упасть на чьё-то заботливое плечо и долго-долго плакать, только вот штука в чём: она не умела. Никогда не плакала и не чувствовала, что способна на это. Не самая хорошая характеристика для специалиста её профиля, но что с того? Она не плакала, когда Шерон вечерами плескалась ядом, пытаясь побольнее её задеть; не ощутила ничего, когда нашла труп собаки, которую подкармливала по дороге в школу несколько лет; не проронила ни слезинки над документальным фильмом про холокост и с каменным сердцем проглотила свой омерзительный первый раз. С таким складом личности, нужны ли ей друзья? Она не смогла бы по-настоящему сочувствовать их проблемам и давно не нуждалась в сочувствии своим. Что о тайнах… Похоже, единственной её тайной, имеющей значение, с этого дня будет Джокер. Вернее, та путанная смесь разрозненных ощущений, которые он вызывает в ней.
- Теперь, я полагаю, да. – изогнув губы в задумчивой улыбке, доктор спрятала ручку с блокнотом в карман и поднялась с кресла, - На сегодня наше время подошло к концу. Надеюсь, на следующую встречу вы прихватите ещё больше хорошего настроения. Приятно было познакомиться… мистер Джей.

Медленно закрывая дверь позади себя, Харли думала, что американские горки на нервных струнках удались на славу. Лёгкая потерянность продолжала сопровождать её всю дорогу по коридору до личного кабинета, где хотелось запереться на долгие часы, в мельчайших подробностях анализируя встречу с Джокером. В этом смысле доктор Квинзел даже несколько завидовала заточению безумного клоуна и прямо сейчас готова была с радостью поменяться с ним местами, накинуть белый халат на эти дёрганные плечи, выдать дела пациентов и отправить на экскурсию среди сообщников и врагов – вот это было бы шоу! Соберись, Харлин, приди в себя! Джокер – не единственная твоя забота, на тебе врачебные обязательства, пусть и менее увлекательные, но они не ждут. Ты ведь не хочешь вылететь из Аркхэма, вот-вот дела начали обретать интересный поворот?..
Перехватив очередную чашку эспрессо и тайком выкурив сигарету, Харлин не без сожалений оставила «особое» дело на столе, достала несколько папок, в которых хранились сведения о других её подопечных, и решительно двинулась выполнять свою чёртову законную работу.
Сегодня предстояло проверить пару лекарственных назначений Джервиса Тетча, взглянуть на последние результаты электроэнцефалографии Памелы, а также для отчётности навестить ряд скучных мелких умалишённых, разбавляющих своим жалким существованием засилье суперпреступников. Проще простого. И утомительней смерти. 
Время тянулось как потерявшая вкус жевательная резинка, камеры и физиономии сменяли друг друга, мысли витали где-то далеко, неизменно возвращаясь к одной исключительной улыбке и вороху неразгаданных загадок, таившимся за ней. Поэтому, когда день подошёл к концу, Харли без сил упала в кресло, на секунду закрыв ладонями лицо. Оттолкнувшись от стола и прокрутившись на колёсиках, словно на карусели, в надежде расслабиться, она не сразу заметила цветок, лежащий возле личного дела Джокера, а рядом - обрывок выпачканной в чём-то алом бумаги…
Округлив глаза, Харли резко затормозила, вцепившись в дерево столешницы мёртвой хваткой. Страх пробрал до костей, как только удалось разглядеть, что именно пытаются сказать ей невнятные размытые буквы и что послужило маркером при их написании. Но как? Как он узнал?.. Пара глубоких вдохов, призванных восстановить сердцебиение и ясность разума, лишь сильнее ввергли в панику. Это предупреждение? Способ заявить о том, что он не знает границ и может покончить с твоей самоуверенностью в любую минуту, если сочтёт нужным? Угроза, чтобы заставить держаться подальше, уволиться из Аркхэма, покинуть город и подделать документы, если хочешь жить? Или… благодарность? Искренний знак внимания? Мать твою, Харли! Во что ты ввязалась?.. Громко выругавшись, Харли ударила кулаком по столу, на какое-то время зависнув над посланием, пока требовательный стук в дверь не вывел её из транса, вынудив поспешно скомкать в руках результат больного творчества вместе с цветком. Шипы тут же вошли глубоко под кожу, пуская новую кровь, но выдавать себя сейчас было нельзя, пришлось стиснуть зубы, натягивая повседневную улыбку фальшивой вежливости и уповая на убедительность игры.
- Ты в порядке, милая? – проклятый старик, которому приспичило объявиться на пороге с его бесполезной отеческой заботой, беспардонно ступил в кабинет, не дожидаясь разрешения. – Сегодня у вас был сеанс. – пояснил он, рассматривая Харли точно под микроскопом, - Как ты себя чувствуешь? Всё ещё намерена продолжать?
- Доктор Джонсон, я же говорила, что меня нелегко сломать. – достаточно твёрдо, но с профессиональным бесстрастием ответила доктор Квинзел, молчаливо изнывая от пульсирующей боли в окровавленной ладони, сжимающей розу под столом, – Конечно, я продолжу вести Джокера. Я привыкла доводить дела до конца.
Откровенная ложь оставила Харлин такой же бледной, как и всегда. Она забросила гимнастику на пике возможностей, бесконечно металась от одной теории к другой, как и не могла прекратить использовать в корыстных интересах сперва преподавателей, а затем и коллег, без раздумий обрывая связи, если те больше не приносили выгоды. И местный управляющий не станет исключением.
Джокер, напротив, мог.
- Что ж, я вижу, он по-настоящему заинтересовал тебя… - наконец, отведя пристальный взгляд в сторону, мужчина мягко улыбнулся, поправляя очки, - Не могу осуждать. Этот парень – уникальный случай, верно? Находка для пытливого молодого ума. Но, пожалуйста, пообещай мне одно… Как только ты почувствуешь, что теряешь контроль над ситуацией – сразу же приходи, мы передадим пациента кому-нибудь другому, договорились?
- Безусловно. – поспешно кивнула Харли, - А сейчас, если вы не против, я бы хотела успеть закончить пару отчётов до того, как все разойдутся. – аккуратно намекнув на то, что присутствие босса отвлекает её от работы, доктор Квинзел многозначительно замолчала.
- О, прости, уже ухожу! Работай, детка. – едва ощутив, как гора падает с плеч, Харли вновь напряглась, когда мужчина на мгновение остановился в дверном проёме, - Знаешь, ни к чему это «доктор Джонсон», мы ведь с тобой давно переступили черту формального общения. Зови меня Уиллом.
- До встречи вечером, Уилл.
Если бы дряхлый мешок только знал, что она думает о нём на самом деле! Наивная мальчишеская слепота и пассивная жизненная позиция камня вкупе с устаревшими методами работы вовсе его не красили. Вновь оставшись одна в кабинете, Харли тут же сплюнула приторную улыбку зрелой нимфоманки, осторожно выцепила розу из пострадавшей ладони и, прежде чем обработать раны, поторопилась закрыть дверь на замок во избежание повторного инцидента. Паника нахлынула с удвоенной силой. Тщетно пытаясь разгадать истинное значение жеста, доктор Квинзел понимала, что обречена терзаться предположениями – одного жалкого сеанса катастрофически мало, чтобы изучить мышление Джокера, разобраться в вероятных мотивах его поступков. Как героиновой зависимой, ей нужно было больше, гораздо больше времени с ним. Но почему она вообще думает об этом? Почему не спешит с докладом Джонсону, почему не вызывает полицию? Что важнее: большая потенциальная опасность для жизни любого, кто находится в Аркхэме, если главная гроза этого города способен спокойно рассылать кровавые письма по диспансеру, или сомнительная идея сохранить его доверие ради личных амбиций?
Для Харли – второе, хоть и признаться в этом самой себе было невероятно тяжело.
Всю следующую неделю она провела на иголках. Плохо спала, почти не ощущала аппетита, старательно маскируя занимавшие её проблемы театральным хорошим настроением для посторонних глаз. Расслабиться удавалось только в абсолютном одиночестве. «С Днём Рождения, Харли Квинн!» снова и снова врывалось в её неспокойные мысли. И поначалу она боялась обернуться, ожидая обнаружить затаившегося в темноте монстра аккурат за плечом; спустя три дня пришла к выводу, что «поздравление» не содержало угрозы жизни, хотя и могло нести в себе более страшный смысл; спустя ещё три - начала искренне улыбаться, думая, что у неё получилось установить качественный первый контакт. К тому же… Харли умела отрицать, но глубоко внутри она начинала чувствовать зарождающееся тепло. В конце концов, Джокер был единственным, кто поздравил её с праздником, как бы это ни выглядело.
Второй по счёту встречи доктор Квинзел дождалась с огромным трудом. Раннее она уяснила, что готовиться к сеансам с клоуном нет никакого смысла, с ним можно только импровизировать, подхватывая сцену и развивая события в необходимом ей русле, перетягивая одеяло сюжета на свою сторону, если он позволит. Но для начала ей нужно было понять.
– Добрый день, мистер Джей. – спокойно произнесла Харли, когда санитары исчезли, усадив Джокера напротив.
– Думаю, нам стоит кое-что обсудить. – сложив ладони на столе и подавшись чуть вперёд, она сощурила глаза, внимательно наблюдая за эмоциями, проскальзывающими на лице клоуна, - Неделю назад, в день нашего знакомства, я обнаружила в своём кабинете розу с поздравлением. Могла бы решить, что это доктор Джонсон, но отчего-то сомневаюсь, что он стал бы выводить фразу кровью. Как ваш друг, я не стала сообщать о грубом нарушении безопасности в Аркхэме... и всё же, объяснение не помешает.

Отредактировано Harley Quinn (2019-11-29 01:23:26)

Конечно, ему не понравился вопрос. Конечно, он не стал на него отвечать. Главное, впрочем, Харли выяснила – какой бы извращённой больной цели не служило послание, оно точно не было призвано оттолкнуть. Запугать – может быть, но не оттолкнуть. Взятая ею на первом сеансе стратегия сработала, но стартовавшая между ними игра вышла далеко за предполагаемые первоначально рамки и отныне требовала неустанной мозговой работы, если доктор Квинзел имела намерение выйти из этой терапии живой. Она не подписывалась на такое, глупо отрицала очевидные риски, пока не столкнулась с властью Джокера лицом к лицу, пока не прочувствовала на собственной коже ужас предшественников, понимая как никогда отчётливо – пути назад нет. Теперь это уже не борьба за информацию для книги, теперь это борьба на выживание. Страшно? Ещё бы! Конечности холодит, адреналин циркулирует по венам и стыдно признаться учёным коллегам – часть её начинает испытывать противоестественное удовольствие от хождения по острию лезвия.
Всё, что говорил Джокер – откровенная антисоциальная пропаганда, но не это важно – он говорил с ней, знакомил со своим видением мира, жаждал увидеть отклик, угадать до смешного кривое отражение в правильном зеркале, получить подтверждение тому, что успел нафантазировать его делинквентный ум о новой игрушке, которые Аркхэм поставлял в избытке. Только вот ломались те быстро и были невыносимо скучными для него, слишком предсказуемыми и пресными. Наверное, они совсем не верили в себя. А те, кто не верит в себя, разве способны заставить Джокера поверить их словам? Нет, он прав, Харли будет другой, она не повторит бесславной участи терапевтов-неудачников, не отступит, не станет отказываться от шанса, что выпадает раз в жизни, из-за волнений о безопасности кучки безразличных ей людей; она должна показать, что понимает его и готова говорить на равных. Нельзя допустить ещё одну ошибку, потому что каждая погрешность может стать последней.
- Что ж, спасибо, я оценила жест. – слегка приподняв уголки губ, Харли кивнула, - Буду носить открытку у сердца, рядом с фотографией матери. – интонация, с которой была сказана фраза, не позволяла определить наверняка, шутит она или обещает совершенно серьёзно. Правда в том, что Харли действительно сохранила поздравление Джокера, отведя раскрашенному кровью их обоих кусочку бумаги почётное место в маленьком сундучке воспоминаний. В таких сентиментальные молодые девушки хранят ракушки, привезённые с солнечного берега на счастливых летних каникулах, фенечки друзей детства, любимые рождественские гирлянды и прочую ванильную чепуху. Харлин же хранила в своей шкатулке кошмаров тот самый нож, которым изувечила лицо, чтобы подставить соперницу из гимнастической секции, перстень, однажды стянутый с пальца пьянчуги (или жертвы сердечного приступа, кто их разберёт!), упавшего без сознания в подворотне на пути к её дому, клюв задавленного автомобилем голубя и, в самом деле, фотографию матери. С выжженными окурком глазами.
Но Джокеру было рано знать о занимательных хобби лечащего врача, сперва им предстояло познакомиться ближе.
- Нарушала ли я правила? Хм, дайте-ка прикинуть… - приняв задумчивый вид, доктор Квинзел прислонила указательный палец к подбородку, - О каких именно правилах идёт речь? Буквах закона или некой общечеловеческой морали? – она знала, что беглая выдумка вроде истории о насильнике-отчиме больше не покажется клоуну забавной, ставки выросли с прошлого раза, а значит ей стоит припомнить самую изощрённую правду о себе, чтобы удержать его интерес.
- Моему послужному списку далеко до вашего. Я не убивала, не грабила банков, не подрывала благотворительных организаций и даже не угоняла автомобилей… – наконец, она отыскала то, что могло бы неплохо сыграть на руку, цепко ухватилась за мысль и решила поскорее сделать ход конём, - но если бы за разрушение семей награждали медалью – ох! – поверьте, я взяла бы золото. Или пожизненное, если бы за это давали срок. – прежде чем продолжить, Харли закинула ногу на ногу, показательно устраиваясь поудобнее, и заглянула прямо в демонические глаза Джокера, чтобы убедиться – она владеет его вниманием, - Нам, милашкам, выражаясь вашими словами, не так-то просто пробиться в этом несправедливом мире. Сколько бы я не делала, какие бы беспрецедентные доказательства не получали революционные гипотезы в моих исследованиях, научное сообщество отказывалось принимать меня всерьёз. «Разве эта симпатичная мордашка может стать доктором? Разве она стоит чего-то вне постели? Все эти работы писались за деньги каким-нибудь выжившим из ума профессором, не иначе!», - пародируя осуждавших её когда-то высокомерных критиков, Харли намерено задирала голову и смешно морщила нос, - Поэтому, пришлось адаптироваться, принять роль посредственной куколки, которой все они так хотели видеть меня. Но вот незадача – при любом раскладе заносчивые старики оставались одурачены! Я проникала в их жизни незаметно, легко добивалась обожания и также легко втаптывала их в грязь. Красивыми глазками или шантажом, я добивалась желаемого – получила свою степень, признание, сменила пару престижных должностей до того, как оказаться в Аркхэме… - Харли надеялась, что Джокер не посчитает озвученные ею подвиги совсем уж мелочно-незначительными и сможет оценить откровение в равнодушии к чувствам других – то, что должно хотя бы частично перекликаться с его собственным, - Аркхэм, конечно, та ещё дыра, но у меня достаточно причин оставаться здесь. Во всяком случае, пока. – чуть склонив голову набок, она коротко улыбнулась, сама не до конца понимая, что хотела передать этим жестом, а затем отвела взгляд в сторону, пропустив тихий смешок, -  Помню, одному особо упрямому члену комиссии, имевшему привычку обесценивать мои труды даже после наших встреч, пришлось пригрозить захватывающим компроматом, который я собиралась слить его «любимой» жене в формате полноценного двухчасового фильма. Такие люди, знаете, готовы терпеть любой ад за закрытыми дверьми, лишь бы избежать скандала. И несмотря на то, что безукоризненную рецензию своей докторской от него я получила, видео поделилась всё равно – пусть обманутая женщина знает, чего стоит её семья.
Рассказывая признанному маньяку о том, как заработала уважаемый статус, Харлин в полной мере осознавала риски, на которые шла. Джокер мог решить, что она сочиняет небылицы вновь, посмеяться её пустоголовости или рассудить, что всё это попросту банально и не блещет оригинальным воображением, но, если она верно уловила настрой клоуна, история должна была подогреть его интерес, расположить после неудачного начала сеанса, показать, что на самом деле доктор Квинзел не заботиться о правилах так, как кажется на первый взгляд, и что её завидная практика стоит куда больше бесполезной многотомной теории коллег.
- Общество хотело видеть меня шлюхой. Точно так же, как желает повесить клеймо сумасшедшего на вас. И мы перестали спорить с этим, верно? Но глубоко внутри, под вашими шрамами и моими важными очками, я уверена, кроется нечто большее. Куда большее, чем они согласны признавать, потому что иначе жить станет до чёртиков страшно. Ярлыки упрощают восприятие, низводят бездну, которую, как вы говорите, носит внутри каждый, до доступных к понимаю отклонений от выдуманной нормы. – талантливо делая вид, что соглашается со всем сказанным Джокером и ставит себя в один ряд с ним, Харли задавалась опасным вопросом – так ли в действительности он не прав? – но чёткого ответа на него, увы, не находила. – Я понимаю. И я не лгала. - она старалась как можно меньше анализировать свои ощущения, концентрируясь лишь на том, чтобы выглядеть и звучать убедительно. – Как насчёт вас? Могу я рассчитывать на маленькую правду в ответ? Любую, на ваш вкус.

Отредактировано Harley Quinn (2019-12-03 19:48:32)

Маленькие откровения из скромной жизни лечащего врача пришлись Джокеру по вкусу. Возможно, даже слишком. Харли не могла предугадать, что он извернёт смысл сказанного ею до неузнаваемости, но, в самом деле, не пора ли привыкнуть?
Она никогда не считала себя хорошим человеком – по правде, доктор Квинзел не верила в существование по-настоящему хороших людей. Для неё, как для специалиста своего дела, являлось совершенно очевидным, что любой альтруизм берёт начало из чувства вины, а чистота сердца и помыслов реальны не более, чем фейская пыльца. Бог был рождён однажды мифологическим мышлением человека в противовес дьяволу, единственному осязаемому созданию сказок, которое просто встретить в мимолётном взгляде любого случайного прохожего со скелетами в шкафу. Дьявол – эссенция психической действительности каждого, обнажённая суть, неприкрытая истина низменных желаний, свободы от всяческих рамок извне, хаос во плоти, тогда как бог - сдерживающая сила закона, завуалированный утешением обман, ограничение свободы, инструмент ментального контроля масс, порядок ценой удовольствия. И кто же из этих двоих заслуживает веры больше?
Порядок, облачённый в нелепый костюм летучей мыши, лавирует меж тенями мрачного города, хаос сидит прямо здесь, на расстоянии вытянутой руки, нашёптывает удивительно знакомые речи, будто бы вынимая слова из глубин её естества, и на одну неуловимую секунду потерянные вещи занимают пустующие места, цветовой спектр окружающего мира низводится до чёрного и красного. Угольная сажа и багрянец крови.
Нет, Харли не была хорошим человеком, но и величайшим злом прямиком из преисподней себя не считала. Да, она поступала отвратительно, избегала моральной ответственности за содеянное, продолжая жить без оглядки, пока другие страдали от последствий её поступков… И всё же, Джокер не прав – во всяком случае, она старательно отмахивалась от мыслей об обратном – Харли не похожа на него. В глазах общества он – концентрация всего ужасного, она же - до сих пор часть порицающего его общества, со своими секретами и тайными убеждениями, как и многие, но контролирующая себя, точно знающая, где пролегает черта, за которую нельзя ступать, если в её планы не входит променять кабинет на одну из камер Аркхэма в ближайшие несколько дней.
Их разговор – талантливое представление, увлекательная экстремальная игра на грани правды, но всё ещё игра, не стоит забывать о правилах. Будь она немного впечатлительней, совсем чуточку податливей и моложе, она бы уже продалась его картине мира и «открыла глаза» в ответ на ярое восклицание сделать это. Благо, сейчас доктор Квинзел умнее того, чтобы идти на поводу у признанного невменяемым преступника. Она прочна, тверда, несгибаема и имеет все намерения остаться таковой к концу терапии.
Как только Джокер переменился в голосе, Харли спохватилась, поспешно достала из кармана халата блокнот, занесла над ним ручку и с замиранием сердца приготовилась записать всё, что вот-вот обещало сорваться с губ пациента. Что-то иное, лишённое привычной самоуверенности, потенциально правдивое, её вожделенная награда… но нет. Не сегодня. И, наверное, никогда.
Слишком резко вонзив стержень ручки в бумагу, так, что тот проткнул пару верхних страниц, Харлин неудовлетворённо стиснула зубы. Кто дал ему право решать за неё, что она способна понять, а что нет? Неужели всего, что она рассказала о себе, было недостаточно?
- Испытайте меня, мистер Джей.
Дифференцировать чувства, вызванные досадой из-за неудачи в работе, от чувства личной обиды на то, что Джокер отказывался подпускать её ближе, удавалось с большим трудом. А Харли хотела быть ближе, гораздо ближе, докопаться до причины, вывернуть форму содержанием наружу, рассмотреть во всех ужасающих подробностях, комплексно изучить, описать, составить заключение, которое впервые будет иметь отношение непосредственно к Джокеру, а не очередной изобретённой им напоказ личности. Конечно, любые поведенческие особенности, демонстрируемые пациентом, истинные или наигранные, несли важную информацию для клинического анализа, но, как и обычно с ним, пазл не желал складываться полностью. И это злило.
Похоже, злило не её одну. Или это часть игры?.. С Джокером излишне самонадеянно утверждать, шутит он или угрожает всерьёз. Как ни странно, в превалирующем большинстве случаев правдивы оказывались оба предположения. Но перегрызть шею? О, Харли очень в этом сомневалась. Примитивный способ расправы в стиле Крока, никак не принца преступности Готэма – где же в этом комичное? Где розыгрыш, мастерство, где тонкая игра запрещёнными приёмами?
Рассудив, что блокнот ей уже не понадобится, доктор Квинзел спрятала его назад, сложила руки на груди, поджала губы и вперила в клоуна скептический взгляд, недоверчиво приподняв бровь.
Джокер говорил о лезвии, приставленном к шее жертвы, и Харли поймала себя на том, что буквально могла ощущать фантомный холод стали на собственной. Она тяжело сглотнула, продолжая из последних сил сохранять маску внешнего спокойствия, хотя прекрасно знала, что он хочет сделать это с ней, взглянуть на её «грязную натуру под натиском страха», вспороть как поросёнка, упиваясь финальным аккордом затухающей жизни. Знала и чувствовала, как внутренности сжимаются в тугой узел, а к горлу подкатывает очередной ком, но это было не всё. За ореолом страха она чувствовала интерес, поднимающееся из глубин нездоровое любопытство, жаждала познания, утоления голода, о существовании которого прежде и не подозревала. Что-то в нём, в его интонациях, в движениях его губ, бровей, глаз пробуждало неправильные мысли в голове доктора, неправильные импульсы в её теле – реакции, которые, при всём опыте, она не могла проработать. Воздуха перестало хватать, Харли катастрофически нуждалась в передышке, мечтала поскорее сбежать, опасаясь желания остаться и продолжить этот разговор.
- Кхм. – не став дожидаться окончания сеанса, она молча поднялась из-за стола, оставляя напористый вопрос Джокера без ответа. Сейчас клоун мог подумать, что спугнул её и теперь доктор Квинзел отступит, сдаст дело и больше не вернётся в эту комнату, чтобы провести один час драгоценной жизни с ним наедине. Если бы она была ответственной девочкой, обеспокоенной своим психическим благополучием, так бы она и поступила, но… - До встречи через неделю.
И что за неделя ей предстояла! Проблемы со сном вернулись, значительно усугубившись, скрывать самочувствие ото всех и вся, в особенности от Джонсона, стало невероятно энергозатратным занятием. Пытаясь ненадолго отрешиться от мыслей о работе и основном её подопечном, как бы непрофессионально ни звучало, Харлин неплохо провела время за распитием крепких напитков в обществе малознакомых молодых людей одним субботним вечером. Правда, едва узнав, чем она занимается, идиоты поспешили завалить её вопросами, вроде «а продиагностируй меня!» и «думаю, девушка мне изменяет, помоги разобраться!». Что ж, Харли не стала тратить время на пояснительный урок различий между доктором психиатрии и журнальным психологом-любителем, она с радостью отыскала тенденции психопатического циклоидного расстройства по гипертимному типу у Брайана, сбитого студента физфакультета, ошарашенного таким заявлением, и запросто подтвердила догадки в измене девушки Тима, более того, выяснила, что изменяли ему именно с Брайаном. Когда двое сцепились прямо в баре, Харлин равнодушно отсела в другой конец, чтобы спокойно окончить свой коктейль, наблюдая за дракой парней, словно за скучной сценой из кинофильма, пока охрана не удосужилась их разнять. Вздохнув, она апатично покрутила в пальцах декоративный зонтик, осушила стакан и вызвала такси.
День за днём становилось всё очевидней, что доктор Квинзел растеряла всякий вкус к жизни. Её не трогали чужие страсти, не волновали вопросы экологического кризиса, политической системы и здорового питания, она никогда не любила и не могла не заметить, как притупились ощущения в постели. Единственной вещью, за долгое время обеспечившей её душевным подъёмом, было добро на сеансы с Джокером; единственным способом пропустить сквозь себя букет настоящих эмоций, от леденящего страха до тревожного восторга, были беседы с ним.
В воскресенье Харли подошла к зеркалу в ванной комнате съёмной квартиры, нависла над раковиной, упершись ладонями по бокам, и взглянула на своё отражение, прокручивая в воспоминаниях последние минуты встречи. «Когда лезвие на твоей шее… любое сказанное тобой слово превращается в правду. А тот, кто орудует этим лезвием, становится для тебя самым близким человеком… Все твои тайны открыты… открыты для него». Нахмурившись, она взяла тупое бритвенное лезвие и вдавила в кожу у горла до неглубокой царапины, закрыв глаза. Воображение услужливо нарисовало иную картину: Джокера в его привычном образе, в костюме и с гримом, небрежно размазанным по лицу. Он хочет знать ответ на заданный вопрос, стоит на своём, требует, издевательски проговаривает всё, что собирается сделать одним роковым движением пальцев, сжимающих нож. Боится ли она смерти?.. Распахнув глаза, Харли отпрянула на шаг назад, обнаружив, что чрезмерно увлеклась и прочертила лезвием кровавую дорожку до груди. Дрожь пробила тело и ответ родился сам собой.
На следующий день она явилась на работу в застёгнутой на самую высокую пуговицу рубашке и приветливо улыбнулась пациенту.
- Прошу прощения, что так резко окончила предыдущий сеанс. Мне нужно было о многом подумать. – не отводя от клоуна внимательного взгляда, она продолжила почти будничным тоном, - И да, я боюсь смерти. Но больше исчезновения в тёмном омуте пустоты без мыслей, эмоций и чувств… я боюсь прожить такую же невидимую жизнь. А чего боитесь вы, мистер Джей? Смерти Бэтмена, что придаёт смысл вашей жизни?

Как и неделю назад, сегодня Джокер демонстрировал похвальную охоту к разговору, что не могло не воодушевлять Харли. С другой стороны, он с порога решил учить её, как делать её же работу, а это всегда нервировало, неважно от кого приходилось выслушивать лекции – дряхлого профессора или эгоцентричного психопата.
Показательно скрестив руки и сощурив глаза, она внимательно слушала, как, по мнению пациента, должна была поступить. Джокер верно понимал основы исследования, но упускал одну значительную деталь – такие, как они, в считанные секунды способны подстроиться под желаемый исследователем результат. Так, психологи верят, что не бывает «правильных» или «неправильных» ответов, все реакции испытуемого в сути нейтральны, а окраску им придаёт исключительно оценочное суждение другого человека, чего профессионалы пытаются избегать. Психиатры, напротив, знают: эти сантименты – полнейшая ерунда. Единственное, что имеет значение – разграничение нормы и патологии, прополка вшивых сорняков на лице общества, сохранение порядка радикальным путём удаления из системы ошибочных элементов. Лишних, сломанных, неправильных. Психиатры, в отличие от своих менее квалифицированных коллег, не служат няньками для обычных расхлябанных слабаков, неспособных справиться с тяготами собственной жизни; они тюремщики, запирающие безумцев в отрезанных от мира мягких стенах, а безумие – в их головах. Но найти и утвердить его корень непросто, для этого требуется чуть больше, чем чернильные пятна, перекочевавшие из научного метода в один из самым популярных киноштампов современности. Слова ненадёжны, зато нарушения в физиологии и биохимии мозга не сокрыть даже самым искусным враньём. Впрочем, случай Джокера был особенным, на фоне ужасающей симптоматики его анализы каким-то образом не выявляли серьёзных структурных отклонений, заставляя думать - определение в Аркхэм было произведено из расчёта изолировать монстра, который в Блэкгейте мог представлять ещё большую угрозу, а также, вероятно, хрупкой надежды, что кто-нибудь в печально известной лечебнице осмелится закончить начатое местным мстителем в маске и всё-таки поджарит клоуна на формально запрещённой шоковой терапии. Только этого никак не происходило, к огромному сожалению всего города и радости Харли, получившей возможность встретиться с безумным криминальным гением во всей его изобретательной красе. Она не собиралась его лечить, не думала, что кто-то может. Ею двигали идеи эгоистичные, тщеславные и меркантильные – поначалу. Медленно, они перерастали во что-то большее – искренний интерес, жажду находиться рядом, слушать и пропускать через себя, отыскивая поразительные сходства с тем, что могло бы быть и её мыслями, если бы однажды она решила наплевать на спокойную добропорядочную жизнь.
Когда он снисходительно называл её «крошкой», Харли думала, что в полном праве оскорбиться упрямым стремлением Джокера принизить её как специалиста и человека, в его представлении понимающего куда меньше, живущего с закрытыми глазами, в тени ненавистных правил, но всё же не чувствовала намеренного укола, совсем наоборот, ей было… приятно?
Всё, что клоун говорил о своём противостоянии с Бэтменом звучало крайне информативным, так что, Харли не выпускала из пальцев ручку. К чёрту данные анализов – Джокер вне всяких сомнений не в себе, или очень хочет, чтобы люди верили созданному образу. Но если это ложь – его игра заслуживает Оскара! Нет-нет, это – иллюзия, в которую он верит сам, а бредовые идеи не посещают здоровый разум.
И вновь вопросы без ответов заполонили мысли доктора Квинзел. Что должно было произойти с человеком, чтобы он решил искоренить свою личность и заменить её яркой, провокационной, но обезличенной картинкой? Стать смехом в темноте, без имени, но узнаваемый каждым; без истории, но ставший самой будоражащей городской легендой; без желания жить или страха умереть, но упивающийся каждым моментом агонии между жизнью и смертью. И как много сеансов потребуется, чтобы хотя бы начать раскапывать могилу его причин? Харли решила, что подумает об этом чуть позже. Сейчас она выбирала более простой вопрос, который не вызвал бы недовольства или разочарования пациента, как вдруг его неожиданное заявление спутало все её планы. Сбитая с толку, она подняла глаза, вопросительно изогнув брови… и тут же отпрянула, в ужасе вжавшись в спинку стула, когда сообразила, что происходит. Время будто бы заморозилось вместе с кровью в её жилах и воздухом, застрявшим в лёгких. Харли уставилась на лезвие. Ей предстояла невероятно сложная задача – отделить значимое от незначительного. Ко второй категории немедленно отошли вопросы вроде: «откуда у него нож?», «кто из персонала подкуплен?», «как внимательно сейчас следят за камерами?» и «неужели это конец?» в то время, как первую занял всего один: «каковы твои действия?».
Одной нетвёрдой рукой, Харли потянулась к карману халата, выставив другую перед собой в жесте безоружности. Осторожно достав ключи от кабинета, она показала их Джокеру.
- Сейчас я встану, подойду к двери и закрою её на замок, чтобы нам не помешали. Не могу сказать наверняка, как скоро руководство заметит вашу вольность, но эта мера предосторожности не будет лишней, верно? Обещаю, никаких попыток сбежать. Я не настолько глупа. – не встретив сопротивления своему предложению, Харлин поднялась, для надёжности придерживаясь за край стола и стараясь не предполагать худшего, оборачиваясь к Джокеру спиной. Рациональная её часть кричала, разрывая связки в кровь, билась кулаками о пуленепробиваемое стекло холодного самообладания, молила бежать, спасаться, и на одну мимолётную секунду, застыв с занесённым у замка ключом, доктор Квинзел всерьёз раздумывала прислушаться к этой просьбе, но… вздох, щелчок, ноги сами вернули её на прежнее место, усадив напротив психопата.
Джокер играл. Ликовал, наслаждался украденным превосходством, по-хозяйски рассматривал записи в её блокноте, словно те принадлежали ему, вынуждая Харли испытать странную смесь тревоги и раздражения. Но апогей абсурда наступил, когда пациент объявил себя её лечащим врачом.
Не удержавшись, она хохотнула, придвинувшись ближе к столу и сложив ладони на его поверхности, как сделала бы примерная ученица. Харлин не представляла, чему служит это фееричное представление и на какие критерии ей стоит ориентировать свои ответы, чтобы удовлетворить ими Джокера, но была готова попробовать. Сейчас или никогда. Этот сеанс либо станет её последним, либо откроет совершенно новый уровень в их отношениях – риск, с которым она могла смириться.
- Мать или отец?
Леди и джентльмены! Спешите стать свидетелями остросюжетного реалити-шоу! Поприветствуйте нашу сегодняшнюю героиню – доктора Квинзел, психиатра в аркхэмской лечебнице для душевнобольных, которая на ваших глазах столкнётся лицом к лицу со злом, обитающим в вековых стенах, поросших скорбью, чтобы выбраться живой или загнать себя в смертельную ловушку. Наблюдайте за её удивительным путешествием сквозь глубины личного ада и делайте ваши ставки! Итак. Харли, твой первый выбор: мать, без сожалений изводившая тебя годами, привившая комплекс неполноценности, с возрастом дополненный тенденциями гиперкомпенсации, виновная во всём отвратительном, что с тобой произошло, по «доброй» воле или воле обстоятельств, та самая злобная старая шлюха, помнишь её? Помнишь, как хотела достать свой любимый перочинный нож из шкатулки кошмаров, пока ведьма мирно спала? Она не была такой уж ужасной, если подумать, но ты, детка, ты была ребёнком с очень плохими мыслями. Или, лучше, отец? Призрак, который исчез задолго до твоего появления на свет, безответственный равнодушный ублюдок, преступник, вор и паршивец, изломавший жизнь твоей матери прежде, чем та успела изломать тебя? Знаешь, говорят, детям свойственно фантазировать о другой, «лучшей» семье, воображать, как в один прекрасный день за ними придут и заберут в сказочное королевство, где все друг друга любят и круглыми сутками светит солнце. Именно поэтому они сбегают из дома и закатывают истерики, продолжая верить в красивый образ неизвестного.
Ты могла бы придумать себе идеального отца, Харли, но ты решила ненавидеть их обоих.
- Собака.
О, какой чудный ход! Поаплодируйте нашей остроумной гостье! Смелее, не жалейте сил!
- Пуля или лезвие?
Что ж, держи вторую задачку, умная девочка. Представь, освободившись от рамок нормы, ты присоединилась к вечеринке. Вот так просто! Следующий шаг – тебе позарез нужно разработать уникальный почерк, решить, какой след оставлять после своей работы для детективов. Что это будет, что же, что? Пули – резки и дерзки, зачастую летальны, минус - имеют неприятное свойство заканчиваться в самый неподходящий момент. Лезвие куда надёжнее, правда? Оно всегда с тобой, им невозможно промазать, стоит только подобраться поближе, но хочешь ли ты этого? Раствориться в безликой куче орудующих холодной сталью маньяков? Банально, предсказуемо, грязно, в конце концов! Я знаю, ты можешь лучше! Как насчёт бейсбольной биты? Или огрооомного молота! Забитых до смерти тобой точно не с кем не спутают. Wink!
- Молот.
Так держать, я всегда в тебя верила!
- Цирк или театр?
Взгляни сюда, что скажешь? Балаган из загнанных зверей, нелепых пародий на суперлюдей и разрисованных красноносых уродов, запертых в глупых сценках под неловкую музыку на смех нищим, или фальшивые признания в любви уродов в элегантных нарядах ради услады аудитории толстосумов? Оттенки разные, цвет один. Ты ведь уже знаешь, что ответить?
- Жизнь.
…театр, а люди в нём актёры? Или цирк, а люди в нём уроды? Всё это чья-то правда и чья-то ложь.
- Правда или ложь?
- Две стороны одной медали.
Ха-а-арли! Ха-а-арли! Ха-а-арли!
- Психиатрия или… м-м-м-м… гимнастика?
Последний вопрос отскочил от Харли грубой пощёчиной, вырывая из сна наяву. Её рассредоточенный взгляд прояснился, вновь наполняясь тревогой, брови сошлись у переносицы, придавая лицу выражение несогласия, нежелания признавать, что ему удалось изучить всю её подноготную, не выходя из палаты. Но чего же более страшиться, пойманной в четырёх стенах с ним прямо сейчас? Трагической кончины дорогих людей? Да у неё даже нет дорогой ей собаки!
Внезапно, ситуация показалась Харли забавной - возможно из-за нервного напряжения, но она засмеялась. Тихо, сняв очки, немного громче, ещё громче и ещё, прикрыв рот ладонью. С угла обзора камеры, наверное, всё это выглядело так, будто от страха она забыла, как дышать, потому что голос Джонсона, раздавшийся в этот момент по громкой связи, казался голосом паникующего.
- Послушай меня, монстр. Если ты выкинешь, что-нибудь с доктором Квинзел, клянусь… - громко выругавшись от неожиданного постороннего вмешательства, Харли в миг подскочила на ноги, повернулась к камере лицом и демонстративно сложила руки в крест, предостерегая от любых идиотских идей, которые могли посетить старика. Активно мотая головой из стороны в сторону, она поносила его, на чём свет стоял, пользуясь тем, что управляющий не мог её слышать. Как и читать по губам.
- Хорошо… Хорошо, я даю вам 15 минут. Если в течение этого времени доктор Квинзел не выйдет из кабинета целой и невредимой… Ты проведёшь остаток своего никчёмного существования в качестве овоща, Джокер.
- Боже, как я ненавижу этого кретина! – процедила Харли сквозь зубы, усаживаясь обратно.
Джонсон не говорил с ней, не допускал и мысли, что у неё всё может быть под контролем, он целенаправленно игнорировал её и обращался напрямую к Джокеру с угрозами уровня мягкотелого копа. На что он вообще рассчитывал? Запугать клоуна вот этим? После всего, что сам же рассказывал ей о нём?.. Пожалуй, любовь толкает на глупые поступки. Хоть Харлин и не знала, каково это.
- Что ж, мистер Джей, надеюсь, вы довольны. У нас есть целых 15 минут! – язвительно бросила она, поднимая взгляд на Джокера, - И я очень постараюсь, но не могу обещать, что после этого доктор Джонсон разрешит мне продолжать сеансы с вами. – она говорила так, словно нож испарился и её жизни больше ничего не угрожало, - А ведь мы начинали так оптимистично… - поджав губы, Харли без стеснения рассматривала Джокера, как в первый раз, пытаясь запечатлеть в памяти каждый неровный рубец, текстуру его шрамов, бледность кожи и морщины у глаз, когда он смеётся. Зачем – она не понимала, но и оторваться не могла, вдруг осознав, что считает его по-настоящему… красивым. И может больше не увидеть.
- Если хотите, оставьте себе этот бесполезный блокнот. Я помню всё и без него. – прозвучало немного грустное признание из уст доктора Квинзел, - Но я бы не отказалась от последней истории. Не для книги, о которой, уверена, вы тоже знаете, не для исследования. Для себя. – прежде чем она переключила внимание на позабытый нож, - Или воспользуетесь им?

Отредактировано Harley Quinn (2019-12-20 01:07:24)

Напряжение в долю секунды возвратилось в её тело, когда Джокер двинулся вперёд с ножом. Харли не знала, на что рассчитывала, откровенно провоцируя его безумие, но, так или иначе, излишняя бравада, на первый взгляд, хрупкого и беззащитного доктора возымела успех – охотник принял вызов, загоняя жертву в угол. То, как он подступал – плавно, неспешно, выверенными шагами настоящего профессионала, что взял целью умертвить опасного зверя, представляя собой зверя куда более страшного, иноземного – оказывало необъяснимый эффект, приковывало к месту, стягивало движения без всякой смирительной рубашки, завораживало. Да, пожалуй, именно так. Харли не могла пошевелиться, или не хотела, лишь неотрывно наблюдая за ножом в руках убийцы со стажем, растянутыми в демоническом оскале шрамами, болотными завитками беспорядочно торчащих волос - образом клоуна, нелепым по своей сути, но преображённым до неузнаваемости величайшим актёром, имени которого никто никогда не узнает. И волей обстоятельств, сфабрикованных ими обоими, Харли выпала уникальная возможность принять участие в его игре. Дерьмо собачье, разве это не стоит всех исследований на свете, всех научно-популярных книжек, всех денег, светивших ей за них?..
Тяжело дыша, доктор Квинзел понимала, что прямо сейчас приобщается к чему-то великому, к чему-то отвратительному и прекрасному в равной степени: как сбитый на трассе проезжающей машиной олень, сквозь загнивающий труп которого прорастают цветы; как охваченный километровым пламенем Собор Парижской Богоматери; как первый поцелуй с горьким привкусом героина. Понимала и не шевелилась, опасаясь разрушить атмосферу сокровенного причастия любым неосторожным движением, испортить бесценную картину резким мазком экспрессиониста-любителя. Испытывала ли она страх? Конечно. Но большим было что-то ещё - зарождающееся чувство жара, которое разгоралось где-то внизу живота, достигая конечностей, мгновенно теряющих твёрдость, становящихся ватными, непослушными. И ладонь, Джокера на плече совсем не помогала взять себя в руки. Едва заметно вздрагивая, доктор хмурилась, прикрывая глаза, зачем-то делая мысленную заметку о том, что это – первый случай их тактильного взаимодействия. Дальше – хуже. Собирая в кулак остатки моральных сил, она сглатывала сухость в горле, пытаясь концентрироваться на словах, а не на его голове, сменившей ладонь и теперь покоящейся совсем рядом. Это абсурдное ребячество сведёт её в могилу раньше самого острого ножа.
Его история лжива. Спланирована или сымпровированна - правды в ней приблизительно столько же, сколько и в детском сборнике сказок. Тем не менее, Харли не без удивления обнаружила, что хочет верить, хотя бы недолго, хотя бы несколько странных минут, верить, что всё это происходило на самом деле, потому что тогда она сможет сопереживать, возможно, впервые в своей жизни, тогда все его поступки обретут смысл, станут понятным результатом распространённой детской травмы… но, к сожалению, единственной правдой здесь было то, что никакого смысла попросту нет.
Только хаос. Только Джокер. Только смех.
«Её звали Шерон» - вновь, закрученный ураганом хаос, целясь прямиком в грудь, одним резким порывом ветра снёс песочный замок психической реальности Харлин под основание. Глаза широко распахнулись в неподдельном ужасе, пальцы инстинктивно сдавили сидение кресла, кто-то будто бы выкачал из помещения весь воздух. «Всего-навсего очередная изобретательная ложь, враньё, попытка ощупать твои границы, самодовольная насмешка, фокус!» - тут же активизировалась рациональная функция, но, несмотря на здравые аргументы, Харли не смела обманывать себя - осадок, оставленный внезапным заявлением Джокера, нескоро выветрится из её мыслей.
Оказавшись лицом к лицу с пациентом, доктор Квинзел начала всматриваться в его черты, невольно пытаясь отыскать сходство со своими собственными и с облегчением отмечая, что не видит ни намёка. В конце концов, Джокеру удалось раздобыть информацию о её далёком гимнастическом прошлом, а значит, такая маленькая деталь, как имя матери, едва ли была для него секретом. «Хорошая шутка, мистер Джей, просто отличная!» - подумала Харли, почти усмехнувшись.
Слова сыпались градом, риторические вопросы, убеждения, сомнительная пища для размышлений – конфетти, обрамляющие то, что творилось в этот самый момент. Харлин не понимала, почему он так хочет, чтобы она навредила ему, почему не поступает по сложившемуся обычаю, приставляя лезвие к щеке другого человека, почему упрямо толкает её к обрыву, но… он был прав. Она соврала бы, сказав, что равнодушна к ощущению превосходства, которое дарит мотыльком порхающая на пальцах чужая жизнь; слукавила бы, признавшись, что не воображала многих и многих, с кем довелось столкнуться за годы сознательного существования – от матери до набитого болвана Джонсона – вот так, в своём безоговорочном распоряжении, на пороге бездны, из которой не возвращаются.
Алый цвет крови притягивает взгляд, гипнотизирует, как и его нечеловеческие глаза дьявола = вседозволенности. В ответ, Харлин поджимает губы, удосуживаясь твёрдо сжать нож самостоятельно, как бы демонстрируя Джокеру – помощь больше не нужна. Но вместо того, чтобы вогнать лезвие поглубже, она медленно опускает его, роняя на бетонный пол и подаваясь чуть вперёд, почти касаясь губами знаменитых шрамов.
Джокер был прав во всём, за исключением одного… она не хотела убивать его.
Увы, никому из них не довелось выяснить, чем мог бы окончиться импульсивный поступок одного безнадёжно потерянного для общества психиатра, всё произошло слишком быстро: через вентиляционное отверстие в кабинет запустили слезоточивый газ, дверь открыли запасными ключами, голос Джонсона кричал ей бежать, и не имея прочих вариантов, Харли мигом выбежала из кабинета, закашливаясь. Позади она слышала знакомый инфернальный смех, пока вооружённые электрошокерами санитары, вбежавшие внутрь вместо неё, скручивали клоуна.
Благодарить или ненавидеть?.. Спасённая, доктор Квинзел не проронила ни слова, молчаливо направившись вон из стен госпиталя на свежий воздух, где, упав на ближайшую скамью, просидела неподвижно до наступления темноты, игнорируя попытки поседевшего сильнее главврача достучаться до неё. Наконец, поднявшись на ноги, Харлин решительно двинулась в сторону его кабинета.
- Я намерена продолжать сеансы с Джокером. – категорично заявила она.
- Что?.. Нет! Тысячу раз нет! Милая, взгляни, во что вылился твой с ним сегодняшний сеанс… Ты совершенно точно не до конца пришла в себя, если собираешься продолжать.
- Не я принесла ему нож. Не я наплевательски отнеслась к затягиванию ремней на смирительной рубашке. Этого бы не произошло, если бы ты лучше проверял своих санитаров.
Недолгая пауза, повисшая в воздухе, доказала, что мужчине нечего возразить.
- Да… да, ты права. Я потратил весь проклятый день на допросы с пристрастием и… кажется, уволил половину аркхэмского персонала, - с определённой долей отчаяния честного человека поведал Джонсон, - но это не значит, что я брошу тебя в пасть этого зверя ещё хотя бы раз! – отрезал он, совершенно не догадываясь, кому говорит «нет», – Я найду кого-нибудь другого. В крайнем случае, выпишу психотерапевтическую помощь из его назначений. Ты и я знаем – Джокер никогда не пойдёт на поправку.
- Уильям, - мягко начала Харлин, огибая массивный письменный стол и усаживаясь прямо на колени мужчины, - Сеансы с Джокером важны для меня. Для моей книги, ты ведь помнишь? – получив в ответ хмурое безмолвие, она терпеливо продолжила, протянув ладонь к его щеке, - Если ты навёл порядок среди людей, такого больше не повторится. Эй, ты молодец, давно пора было разобраться с засильем подкупленных лентяев, я горжусь тобой. – хмурое безмолвие начало перерастать во что-то, отдалённо напоминающее добродушную отцовскую улыбку, вызывающую тошноту. – Вот так, улыбнись, ну же! – что, впрочем, совсем не мешало первоклассной игре, - Давай рассмотрим итоги: как видишь, я цела и невредима, Аркхэм избавлен от ненадёжных сотрудников – браво тебе, причин для беспокойства нет. Назови мне свои условия.
Взглянув на Харли со смесью явного недовольства и абсолютной беспомощности, Джонсон тяжело вздохнул, прекрасно понимая, что неспособен отказать своей символической дочери, проси она леденец или регулярные аудиенции с главным кошмаром Готэма. Глупый-глупый доктор Джонсон! Ему всего-то требовалось проработать испорченные отношения с дочерью реальной, но вместо этого он предпочитал купаться в чувстве вины, служа лёгким инструментом для манипуляций.
- Хорошо… С этого дня поверх обычной смирительной рубашки на него будут надевать металлический жилет и фиксировать цепями к стулу, вкрученному в пол.
Согласно кивнув, Харлин прихлопнула ресницами.
- Что-нибудь ещё?
- Да. – тут же добавил он, хватаясь за возможность диктовать правила, - Я попрошу одного из оставшихся врачей провести с тобой несколько сеансов.
- Со мной? – усмехнулась Харли.
- И я оставляю за собой право передумать в любой день.
- Принято, сэр! – чмокнув старика в щёку, доктор Квинзел быстро попрощалась и, ненадолго заглянув в свой кабинет, чтобы переодеться, отправилась домой.
Стоит сказать – старик своё слово сдержал. Все свои слова, вообще-то. На следующий сеанс Джокера привели в подобии средневекового орудия пыток – видимо, даже у мягкосердечия действующего главврача Аркхэма был предел – усадили напротив и несколько невыносимо долгих минут закрепляли цепи. Видеть его таким было… неприятно? Харли сомневалась, что Джокер мог чувствовать боль или неудобства, тем более - страдать от этого, неизменно производя впечатление психа, способного получать извращённое удовольствие при любых обстоятельствах. В отличие от него, она не могла перестать думать о том, что это неправильно, дико, противоестественно, но поднимать вопрос с Джонсоном не осмеливалась. К тому же, её мотивация оставляла желать лучшего – неприятие новых мер безопасности проистекало не столько из этических соображений доктора Квинзел, сколько из навязчивого желания ещё раз ощутить его руки на своей коже.
Так просто. Так невозможно глупо. Так преступно самонадеянно.
Она пыталась отмахиваться от назойливых фантазий, высмеивать их, низводить до нелепости, намеренно перестраивать воспоминания, но ничего не помогало. Холодящее дыхание Джокера, словно он никогда и не был человеком, его треклятые шрамы, звук его голоса, скачущий меж интонациями - всё это не давало ей спать, преследовало круглыми сутками, порождая море вопросов, ответить на которые можно всего одним способом. Харли знала этот способ, как и то, что пути назад не будет, поэтому хранила план эвакуации из здравомыслия в качестве своего последнего запасного варианта.
Тянулись недели, тянулись месяца, тянулись сеансы. Они никогда не говорили о тех секундах в опасной близости, продолжая общаться как ни в чём ни бывало. Джокер рассказывал историю за историей – вымышленные, безусловно – Харлин записывала. Порой роли менялись, но чего-то экстраординарного не происходило.
Тянулись дни, тянулись ночи, тянулись часы, когда она просыпалась в поту, сотрясаясь всем телом, шла в ванную и приставляла лезвие к коже, уповая хотя бы на краткий миг погрузиться в неуловимо ускользающее из-под пальцев ощущение пронзительного страха и неодолимого вожделения, то самое, что Джокер заставил её испытать однажды.
На рабочем месте доктор Квинзел старалась держать лицо, сохранять серьёзный вид, улыбаться Джонсону, дурачить его, как одурачила терапевта, которого он к ней приставил, но дома, в одиночестве, она умирала, чувствуя себя бесконечно опустошённой. Словно заблудший путешественник, удостоенный чести мельком взглянуть на золотые горы Эльдорадо, а затем провести целую вечность в тёмной камере неведения. Что-то невероятное, что-то исключительное было так близко, но теперь ей до него не дотянуться. Или?..
Харли пыталась бороться с упадком сил широким спектром методов, включающих: курсы борьбы, неоновые дискотеки, хождение через дорогу на красный свет, мелкие магазинные кражи ради адреналинового запала, просиживания в баре тягучими воскресными вечерами. В один из таких вечеров, после пары выпитых коктейлей, она громко выругалась, попутно посылая подальше бармена, порывисто поймала такси и назвала водителю домашний адрес доктора Уильяма Джонсона. Харлин дошла до точки, в которой чувствовала себя слишком плохо, чтобы возвращаться к себе, сейчас ей нужен был кто-то, чтобы притворяться, чтобы делать вид, а для этого Джонсон всегда был идеальной кандидатурой.
«Открывай, старый кретин, открывай живо!» - проскользнув в многоквартирный дом с одним из жильцов, она агрессивно доминировала над кнопкой дверного звонка, алкоголь немного кружил голову.
- Харли?.. Что ты… - показавшись на пороге, мужчина попытался было выяснить цель визита нежданной гостьи, как оказался грубо прерван тем, что эта же гостья буквально налетела на него, впиваясь разгорячёнными губами в губы старика.
- Ты пьяна…
- Ты уверен, что хочешь обсуждать это сейчас?
Ногой захлопнув дверь, Харли принялась на ходу сбрасывать верхнюю одежду, расстёгивать пуговицы на рубашке, стягивая юбку и оставаясь в одних чулках. Отвлечься, не думать, не сожалеть, не томиться. Потянув мужчину за собой на кухню, она, недолго думая, улеглась на стол, пошире расставляя колени, подстёгивая, вынуждая внять требовательной просьбе. И Джонсон внял. Но его нежность, осторожность, предсказуемость… претили, раздражали, отвращали, не пробуждая в плоти ничего, кроме рвотного рефлекса, неудержимого желания блевануть прямо на симпатичное лакированное дерево. Чтобы справиться с этим желанием, Харли закрывала глаза, заменяя реальность образами, в которых совсем другие руки блуждали по её обнажённому телу, сжимая запястья до синяков; другие губы танцевали на её губах, прокусывая до крови; в другие волосы зарывались её пальцы, запутываясь и утопая. Тем хуже было просыпаться из безумной мечты. Ухмылка Джокера мерещилась всюду, его тёмный взгляд будто выжидал, испытывал, жаждал увидеть, что она сделает дальше, прямо как в тот день, с лезвием у его щеки, и в затуманенном разуме Харли бешеной гиеной забилась одна маниакальная мысль – она не может разочаровать его дважды. Отыскав ладонью кухонной нож, доктор Квинзел подобрала его, покрепче обхватывая рукоять, занесла лезвием вниз и совершила роковой удар, который разделит её жизнь на «до» и «после». Джонсон что-то прохрипел, пока из его шеи хлестала кровь, и Харли по инерции ударила снова.
И снова.
И снова.
И снова.
Неужели всё это по-настоящему?
Скинув с себя обмякшее тело, она склонилась над ним, рассматривая. Слёз не было, сожалений тоже. Алое озеро стремительно поглощало паркет, пока новорождённая арлекина тихо сидела рядом, осознавая, что сделала. Вот и точка невозврата. И об этом столько разговоров?.. Смешок. Ещё один. Скромный хохот, постепенно перерастающий в заливистый смех, который Джокер непременно одобрил бы. Харли и хотела бы думать, что её превращение в бессердечного монстра – дело рук психопата, но правда в том, что единственный психопат, которого стоит благодарить – она сама. Всегда была такой, только отчего-то отказывалась признавать. Что ж, теперь она признала, послушала его совета, шагнула за границы и научилась смеяться.
Следующий день в Аркхэме должен был стать её последним рабочим днём, но что важнее – встреча с Джокером, волновавшая её всю ночь, пока смывала с себя кровь в квартире убитого, обещала быть удивительной. Придя пораньше и отвернув камеру в кабинете психотерапии, Харли принялась ждать, отвечая искренним удивлением на вопросы коллег, куда запропастился управляющий и почему он не отвечает на звонки.
- Правда? Это так не похоже на доктора Джонсона… - качала она головой, - Но дайте ему время, я слышала, он набрался смелости примириться с семьёй, наконец, представляете! Знаю, с его стороны довольно непрофессионально не предупредить нас об отсутствии, но один день Аркхэм как-нибудь переживёт, верно? А вот если он не даст знать о себе и завтра, стоит обратиться в полицию. – думая про себя, что завтра её уже здесь не будет.
Дождавшись привычного появления Джокера в сопровождении санитаров, Харли сдержанно поприветствовала его, но стоило двери за ними захлопнуться – подорвалась, чтобы поспешно закрыть кабинет на замок. Из кармана халата затем она выудила небольшие ключики от «клетки зверя» – тайком делая слепок оригинала на будущее, доктор Квинзел не могла и подумать, что это будущее в действительности наступит. А может быть, как раз наоборот - знала наверняка?.. Как бы то ни было, закончив с замками и аккуратно опустив массивный кусок металла на пол, она принялась за ремни смирительной рубашки - сердце пропустило удар вместе с последним сломанным ограждением. Станет ли зверь нападать на своего освободителя? Взволнованно сглотнув, Харли обошла Джокера кругом, снимая очки и стягивая резинку с волос. Как они могли запереть его? Как она могла раздумывать так долго, прежде чем использовать свои возможности и решиться исправить это недоразумение? Опустившись на колени к своему клоуну, арлекина прочертила носком одной лодочки дорожку по другую сторону его торса, устраиваясь поудобнее, и протянула ладони к его лицу, впервые дотрагиваясь до шрамов, а мгновение спустя – впиваясь в них губами. Это чувство не шло в сравнение ни с чем, оно убивало её, возвращая к жизни, делая настолько живой, что от этого становилось больно. Но иначе Харли больше не могла, не умела.
- Я убила человека, - прошептала она в его ухо, - доктора Джонсона. – оставляя очередной поцелуй на его шее, - И я думала о тебе, вонзая нож в его шею. - жадно возвращаясь к губам, - Прежняя Харлин сказала бы, что это ненормально, что я облажалась и должна немедленно сдаться властям, потому что перешла грань и нуждаюсь в лечении… но я скажу: к чёрту прежнюю Харлин. Теперь я только Харли. Твоя Харли Квинн, мистер Джей. Будь готов… этой ночью… я вытащу тебя отсюда.

Отредактировано Harley Quinn (2020-04-25 01:19:02)

Nothing's gonna save me
The evil that I see has taken over me
No ones gonna save me
The damage has been done I'm righting all the wrongs
I'm relentless like you made me

Как мотылёк. Лучше и не скажешь. Харли улыбнулась, обнимая его за шею, опуская глаза и доверительно касаясь его лба своим. Она чувствовала себя обновлённой, переродившейся, охваченной огнём, который безрезультатно пыталась затушить каждый день жизни под личиной добропорядочного доктора психиатрии, серьёзного, квалифицированного специалиста, профессионала своего дела. Сейчас она впервые видела ясно: пелена поддельного, приторного здравомыслия спала с её глаз, сейчас она понимала, что в действительности стремилась вовсе не изучать так называемых «больных», а быть вместе с ними, по другую сторону стола в психотерапевтическом кабинете, ощущать, как по венам на замену крови циркулирует истинная свобода, наполняя лёгкие кислородом, вызывающим опьянение, неподвластное ни одному алкогольному напитку, ни одному наркотику земного мира. Или нечто другое заставляло её чувствовать себя так? Всемогуще, непобедимо, окрылённо?..
Завороженно слушая песнь крысолова, легковерная жертва ощутила его пальцы на своей шее, увидела нерешительность на подрагивающих ресницах, будто бы хватка задумывалась иной, гораздо твёрже, чтобы лишить её способности дышать… но она не боялась его, больше нет. Теперь Харли боялась только себя – того, что позволит ему сделать, даже не думая противиться, защищаться. Камеры не помогут, не запечатлеют, за массивной железной дверью не будет слышно сдавленных криков, но самое худшее – она не станет кричать. Если сейчас его ладонь превратится в кулак, она лишь взглянет с нежностью, принимая любой уготованный ей исход. И плевать на то, что Харли совсем не хотела умирать; напротив, она собиралась как следует повеселиться в своём новом – лучшем – облике, стать арлекиной рядом со своим клоуном на пороге жизни, до неузнаваемости отличной от прежнего существования блеклой бесцельной тенью, напиться сумасшествием сполна, бесконечно, неудержимо, маниакально смеясь над теми, кто всё ещё испытывает страх перед «преступлением черты», кто живёт вслепую, рождаясь, незаметно растрачивая время, умирая и растворяясь в пустоте, не оставляя следом хотя бы забавной истории. Если сейчас его пальцы сомкнутся, Харли сама превратится в историю – красивую, незабываемую, трагичную. Так может, в этом и суть?...
…очевидно, ещё не время. Под прикосновением его огрубевшей ладони, арлекина закрыла глаза, медленно подаваясь навстречу. Тяжёлое дыхание вздымало грудь, а сердце отстукивало барабанный бой, проносящийся по каждой молекуле, составляющей её тело, охватывая податливую плоть ураганным нашествием, путало сознание, оставляя лишь голые инстинкты, незапятнанные разумными выводами желания, сопротивление которым требовало силы воли, окончательно её покинувшей.
Ещё один поцелуй… Пожалуйста, не отдаляйся. Не уходи, не выстраивай очередную стену – я только что сломала все ради тебя. Я сломала себя, неужели ты не видишь?..
Она ждала чего угодно. Но вот его губы опустились на её лоб в странном, почти отеческом поцелуе, и Харли нахмурилась, понимая вдруг, что сделала. Сейчас… Джокер боялся её.
Потеряно наблюдая за тем, как он подрывается с места и начинает болтать наперебой – насмехаться над Джонсоном, деланно жаловаться на меры предосторожности, введённые покойным главврачом, торжествовать в своей правоте, наслаждаясь лицезрением шедевра искажённого восприятия скульптура, которым выступил в её трансформации – Харли не шевелилась и не отводила застывшего взгляда. Первый удар ножом стал её билетом в мир без правил и надоедливых моральных устоев, но его поцелуй сотворил нечто большее – намертво привязал к проводнику в этом кровавом и беспринципном мире. Что бы он ни говорил впредь, что бы ни делал, она знала, что не уйдёт. Потому что нужна ему, хоть он этого и не признает. И он, вопреки всем законам самой безумной логики… он нужен ей. Необходим до боли, до судороги, до немоты.
Ты всё ещё помнишь, как делать свою работу, Харли, ну же! Проанализируй себя, отыщи ошибку, пойми, как побороть наваждение! Хочешь пополнить ряды разыскиваемых преступников, слетевших с катушек – пожалуйста, развлекайся, живи моментом! Но зачем, скажи, зачем тебе он?.. Ты никогда не верила в любовь, к чему начинать сейчас?
Любовь?.. Какая нелепость! Харли отчётливо знала о существовании безграничного множества оттенков межличностной зависимости, которые слабые люди одаривают возвышенным именем, лишь бы не видеть реальность, лишь бы продолжать жить в уютном коконе, сплетённом из собственной лжи. Харли верила в похоть, в привычку, в выгоду, в конце концов! Но принять мысль о том, что человек способен на бескорыстное самопожертвование, чистую, незатейливую преданность другому, что она, всегда изворотливая, никогда искренняя, способна на такое… было невозможно. Как и проигнорировать заразу, магнитом притягивающую её всё ближе к источнику зла, потому что не хладнокровное убийство положило начало её настоящей болезни, а его шрамированная улыбка.
Чуть сощурившись и склонив набок голову, Харли нарочито подъехала по столу до противоположного края, чтобы вновь оказаться лицом к лицу с Джокером, словно без слов пытаясь сказать, что не даст ему сбежать. Столько часов было потрачено в прозябании по разные стороны баррикад причин и смыслов, столько материальных и невидимых, искусственно насаждённых барьеров разделяло их каждую проклятую неделю, а теперь, когда все они пали, он делает вид, что не замечает её мотивов?
- Да, у меня есть план... – улыбнулась Харли таинственно, - Ночью, когда большая часть персонала отправится до домам, я планирую открыть камеры через пульт управления и погрузить Аркхэм в хаос, о которым ты так много рассказывал. – поведала она почти в повседневной манере, будто говорила о чём-то незначительном, не стоящем обсуждения, - Наверное, для этого придётся выбить мозги охранника, но мне не впервой! – озорно подморгнув, она вгляделась в эмоции на лице клоуна и вздохнула, поджимая губы. Пододвинувшись ещё ближе, буквально заставив Джокера убрать ноги на пол, Харли наклонилась немного вперёд, упираясь ладонями в поверхность стола и самодовольно ухмыляясь.
- Каково мне было лишать жизни Джонсона? – переспросила она, сверкая глазами, переполненными одержимостью, - Что скажешь, если я начну с самого начала? – получив в ответ короткий кивок, она горделиво, на манер маленькой девочки, довольной своим первым бессмысленным художеством – буйством красок на белоснежной матовой глади альбомного листа – вздёрнула подбородок. – Отлично! Вчера я надралась, по-крупному. И знаешь, почему? Потому что поняла, что ты был прав.
Какие картины клоун успел нарисовать в своём разуме, услышав её признание несколько минут назад? Испуганную, растерянную, виноватую бедняжку, пускающую слёзы об утраченной невинности, сожалеющую о совершённом, объятую ужасом перед грядущим? Поэтому, может быть, он и сторонился её, потому что не верил, что она такая же – гнилая насквозь, решительно готовая стать всем, чего он от неё потребует? Не верил, что она по-настоящему понимает, о чём говорит, на что подписывается? Не принимал её всерьёз! Но Харли давно не была ребёнком, не носила розовых очков и не строила воздушных замков, она смотрела на мир без прикрас: на его омерзительные грязные улицы и скрюченных зловонных уродов, обитающих в многоэтажных помойках; на бессмысленную жестокость чудовищ в человеческой коже, пожирающих больных и слабых; на себя и на него. Смотрела и улыбалась. Смеялась даже, желая одного – чтобы он услышал её смех. Поверил. Принял.
- Я устала жить в полсилы, устала осторожничать, притворяться день за днём, год за годом строить из себя нормальную, довольную, счастливую куклу, ту, кого все они жаждут видеть… как тут не сойти с ума, а? – приподняв бровь, Харли усмехнулась, зная, что он обязательно поймёт, - Подъезжая на такси к дому Джонсона я думала, что всего-навсего хочу забыться, заглушить назойливый голос – твой голос – кричащий внутри круглыми сутками, разрывающий перепонки, убеждающий отказаться от прежнего образа жизни… но ради чего? Иди сюда, - скомкав ворот его больничной рубашки, Харли притянула Джокера к себе, вновь соприкасаясь с его губами, потому что теперь этого никогда не будет достаточно.
Ей нравилось проводить языком по шероховатости его рубцов и её больше не интересовало, откуда они появились. Величайшая загадка – прошлое клоуна-принца преступного мира Готэма – загадка, над которой отчаянно бились все, от детективов и лечащих врачей до всякого любопытного горожанина, больше не представляла для Харли интереса. Куда сильнее её волновало будущее Джокера. Их будущее.
- Ради этого. – чуть приподняв уголки губ, арлекина откинулась назад, - Я думала, что использую старика, как и обычно, а затем просто вернусь домой и продолжу игнорировать твой голос, но он не утихал, становился всё громче и громче, а тебя не было рядом. Знаешь, как это невыносимо?.. – взглянув исподлобья, немного обиженно, Харли сглотнула ком, вставший поперёк горла, опустила глаза и потянулась непослушными пальцами к пуговицам своей блузки, - Я даже не чувствовала его нелепого крошечного отростка между ног, я презирала его, хотела раздавить, как насекомое, - она выплевывала слова с отвращением, не демонстрируя и капли раскаяния, - И я подняла кухонный нож, - Харли взяла руку Джокера и поместила ладонью прямо напротив своего сердца, что колотилось под обнажённой кожей, точно отстукивая ритм неминуемой гибели, - И я ударила. - Тук. - Ещё. - Тук. - Ещё. - Тук. - И ещё раз. Пока он не захлебнулся кровью. Так, каково мне было лишать его жизни? Мне было всё равно. Ни вины, ни страха, ничего. Я хохотала у его трупа и жалела только об одном… о том, что ты этого не увидел.
Сдерживаться было непросто, но Харли не знала, как далеко ей позволено зайти, чтобы не разрушить момент, не вызвать его недовольства. Она открыто давала понять, что им ничего не мешает. Большой Брат в кои-то веки не следит пристально через глазки камер - хотя Джокера никогда не волновала публика - никто не явится на помощь, если он решит, что хочет положить конец осмелевшей блондинке больше, чем выбраться из Аркхэма будущей ночью… или, если решит, что сейчас они хотят одного и того же. Харли чувствовала, как бесконечно долго тянутся секунды, стекая вниз вязкой смолой. Впервые за долгое время она совершенно не контролировала ситуацию, не имела припрятанного в рукаве туза и слишком хорошо понимала, что не в её власти управлять порывами неуправляемой тлетворной стихии. Она и сама была стихией, сносящей с ног таких наивных идиотов, как Уильям Джонсон и подобные ему, но перед Джокером Харли была безоружна, бессильна, проста. И упивалась этим.
- Мистер Джей?..

Отредактировано Harley Quinn (2020-02-03 01:11:52)

Тук. Тук. Тук.
Вняв её немой просьбе, Джокер перехватил инициативу, заставив Харли тихо рассмеяться, заурчать на манер довольной кошки. Прикрыв глаза, она переносится в прошлую ночь, вспоминая в деталях мгновения до неизбежного: мерзкие руки старика, гуляющие по её коже, почти невесомо касаясь плоти, скованно, боязливо, лишь бы не сделать больно; его податливость, мягкость, заботу, от которой мутило в желудке; собственное желание волшебным образом очутиться на другом конце города, отринутом острове сумасшествия, променять комфортабельность симпатичной изолированной квартирки на облезлые стены кабинета старой лечебницы под надзором ничего не подозревающей охраны. Её желание исполнилось! Возвращаясь в реальность теперь, уже не доктор Квинзел улыбалась, зачарованно глядя на чудовище, склонившееся над ней, дикого зверя, что мог разорвать в любую минуту, но оттого не становился менее величественным в глазах смотрящего, менее… прекрасным. Совсем наоборот.
Запястье ныло от боли - Харли этим наслаждалась. Никогда ещё она не позволяла кому-то чувствовать себя хозяином ситуации, ранить её, томить, устанавливать правила - за подобную вольность она бы убила. Но сейчас она понимала, что никто из них всего-навсего не был достоин. Простые, глупые, скучные одноклеточные годились лишь для того, чтобы использовать их без жалости и сожалений, брать необходимое и выкидывать на свалку, забывая об их существовании в следующий же миг. Джокер… был единственным, кто взволновал её по-настоящему, до встречи с кем она отсчитывала часы, чьё лицо преследовало её во снах, а голос казался безумной мелодией священного откровения. Отбрасывая взгляды Харли на феномен «любви» как таковой, разрушая её представления закоренелого скептика с множеством научных аргументов в противовес сентиментальной мишуре, она могла бы сказать, прислушавшись к пожару внутри, что Джокер стал её первой любовью. А первая любовь, как известно, въедается намертво, деформируя похуже любых промышленных химикатов.
Так это и произошло - Харли выбрала его, сделала маяком в своём новом, незнакомом прежде мире. Она отчаянно хотела казаться нужной, насытилась по горло ролью безликой тени в чужих историях, устала быть аморфной, мимикрирующей массой человека, лишённого самого главного – цели. Дипломы, докторские, научно-популярные книжки – всё это приносило короткое удовлетворение перед очередным падением в пустующую бездну бессмысленности, сделало её зависимой от постоянного адреналинового поиска, который, наконец, подошёл к концу. Утомительная глава завершилась, началась кульминация – та, которую ждёт каждый любопытный читатель, а получая – теряет способность дышать, утопая в море вожделенных слов.
Раскрывая губы навстречу Джокеру, арлекина знала, что нашла свою долгожданную цель, ясно видела, как вся её жизнь вела к этому удивительному моменту, выстраивая ступеньки в небо, год за годом, шаг за шагом, поцелуй за поцелуем. Она чувствовала себя счастливой, наполненной слепящим светом, отныне желая улыбаться до последнего вздоха, желая сделать всё, о чём её клоун только попросит, желая угодить ему, порадовать, доказать свою преданность, заслужить доверие. И вознаграждение.
Держа ладонь у его груди, комкая больничное облачение худощавыми пальцами, Харли изнывала, алчно бегая взглядом по его лицу, безмолвно обещая не только сжечь Аркхэм, но и сгореть самой, если он этого захочет, умирая понемногу секунда за секундой, пока он медлил, оставаясь в стороне. Она жаждала близости, кожа к коже, кровь к крови, безумие к безумию. Жаждала раствориться в насильственном блаженстве, запустить руки под ткань его рубашки, притянуть к себе и захлебнуться в боли, которая, исходя от него, казалась величайшим даром. Вздрагивая под прикосновением Джокера, Харли не могла пошевелиться; своей рукой он будто бы завязывал её внутренности в диковинный узел, изводил, проверял на прочность, и проверку эту она вот-вот грозилась провалить.
Что угодно ради тебя… Я стану послушной, вот увидишь! Ни за что тебя не разочарую! Сделай меня своей вещью, надень ошейник со своим именем, отымей мой мозг и тело – я нуждаюсь в этом, пожалуйста, прошу… Ты не разрушил меня, ты меня освободил, взамен - я вечно буду твоей. Не убегу, не солгу, не предам, не передумаю. Я искала тебя всю свою грёбаную жизнь, и я позволю тебе всё, только… не отпускай меня.
Но он отпустил, и Харли поняла, что это – первый из многих предстоящих им эпизодов, когда Джокер закроет глаза на её желания и отгородится массивной стеной напускного безразличия, преследуя одному ему известные мотивы. Он вспомнил о Бэтмене, заговорил так, словно ждал его всё это время, вот только одна крохотная, но очень важная деталь от клоуна ускользнула: вовсе не Бэтмен заботил Харли, не идиота в нелепом костюме летучей мыши она намеревалась впечатлить, не ради него старалась! Вечеринка обещала быть шумной – да, Харли собиралась получить удовольствие от воплощения своей задумки в жизнь – безусловно, появление местного героя, заклятого противника Джокера, придало бы представлению особого шарма – наверное… но не сегодня, не здесь, не так. Больше всего она мечтала сделать грядущую ночь особенной, их личной, продемонстрировать, насколько самоотверженна в намерении быть рядом с ним. В этот раз – её время сиять, танцуя в свете софитов, её время заявить о себе.
Лишь она должна занимать внимание Джокера, лишь она и будет.
Поджав губы, Харли приподнялась на локтях и вновь уселась на столе напротив своего же кресла. Вопрос Джокера заставил её нахмуриться в непонимании, ведь только что он ликовал её плану, а теперь подвергал сомнениям?..
- Я… - немного растерянно начала арлекина, поправляя взлохмаченные волосы, - Я подумала, что тебе это не покажется весёлым. – пожала она плечами, - Я хочу, чтобы ты был доволен, мне плевать на всех остальных, кто заперт тут - я делаю это ради тебя, ради твоей… улыбки. – Харли крепко сжала его ладони, слегка приподнимая уголки губ и неотрывно глядя в глаза, - Ты хочешь уйти сейчас? Давай уйдём сейчас! Только скажи, направь меня, и я подыграю. – вздохнув, она чуть склонила голову набок, пытаясь разглядеть его эмоции, а затем – уронила лоб на его плечо, забирая руки и самозабвенно его обнимая, оказываясь ближе, на его коленях, ещё один раз. Никакие вербальные средства коммуникации не помогли бы выразить того, что пробуждало в ней его присутствие, поэтому какое-то время арлекина просто молчала, согревая холодного клоуна своим теплом, отдавая себя без остатка в распоряжение его непредсказуемой натуры.
- Ты слишком долго был один, верно?.. – прошептала она вдруг, сильнее сжимая объятия, точно сейчас эта связь поддерживала в ней жизнь и отпустить его означало бы погибнуть в тот же миг, лишиться последней соломинки, поддерживающей её на плаву в самом центре бушующего океана голодного хаоса. «Это ты слишком долго была одна» - язвительно подсказывал внутренний голос. «Нет», - отвечала ему Харли смело, - «Мы оба».
- Знаешь, я никогда не хотела тебя лечить. Я… лишь хотела понять, как выглядит мир твоими глазами. А разобравшись в этом, я больше не хочу покидать его, покидать… тебя.
Сейчас она давала ему возможность скрыть лицо, перестать беспокоиться ненадолго о поддержании устрашающего образа клоуна-принца кошмаров Готэма, давала время осознать в полной мере, о чём говорит, рассмотреть в подробностях перспективы, ожидающие их впереди с этого знаменательного дня. Харли не обманывалась сказочными иллюзиями; она знала, что, ступив на путь Джокера, про обратную дорогу можно забыть; знала, что должна будет без колебаний стрелять в женщин и детей, ведь жизнь – любая жизнь – всего лишь шутка; знала, что никогда не сможет рассчитывать на его взаимность, потому что некоторые шрамы не затягиваются. Есть раны, что продолжают кровоточить до самой смерти, разнося заразу вокруг. Случаются события, изменяющие до неузнаваемости. И если смириться с неотвратимостью поворота, в который завернула её жизнь, было совсем не сложно (всё равно там, на брошенной стороне солнца, её никто не ждал), сбежать от чувства вины здоровой психики в мир разноцветных фейерверков безумия – проще простого, то мысль о том, что всему её свету не пробиться за нерушимую стену страха, которой Джокер себя окружил, причиняла почти физическую боль. Впрочем, нельзя осуждать женщину за попытку, ведь так?.. Харли всегда хотела того, чего не могла получить без существенных потерь: другой профессии назло матери, степени, сеансов с клоуном, и вот теперь – клоуна во плоти. Она принимала вызов – не исправить его, нет, не переделать – показать, что даже в той чёрной дыре, куда он себя загнал, необязательно оставаться одному.
- Я вспомнила одну историю, - Харли усмехнулась, сворачиваясь на коленях у Джокера, как это сделал бы малый ребёнок, - О принцессе, принце и волке. – она едва слышно хихикнула, мельком глянув на него снизу вверх, - Давным-давно в одном зачарованном королевстве жила-была принцесса, запертая в башне… одна из тысячи банальных сказок с выдуманной моралью, скажешь ты? Но принцесса была необычная! Каждый год благородные рыцари пытались вызволить её из заточения – каждый год их находили жестоко убитыми у подножья высокой тюрьмы. И никто не понимал, почему. – Харли талантливо отыгрывала голосом каждую деталь, щедро напускала тумана загадочности в повествование, изображая театральное изумление, прикладывая ладонь к губам и раскрывая пошире глаза, - Молва о страшном-престрашном монстре, конечно, ходила, но ни одна живая душа не встречала его воочию, а убийства всё продолжались. Тогда один из героев решил заключить сделку с ужасным волком, изувеченным такими же бравыми героями когда-то давно, волком, что отличался своей неукротимостью, чтобы отправиться за принцессой вместе. Но когда они достигли башни, угадай, что они обнаружили внутри? – выдержав необходимую для пущей интриги паузу, Харли торжественно изрекла, - Принцессу, от скуки выдавливающую глазные яблоки у трупа одного из рыцарей. Да, всё верно. Принцесса сама была монстром, которого заперли во имя безопасности прочих волшебных созданий. Она могла выбраться много раз, но заточение было единственным, что она знала. Завидев героя, принцесса тут же запустила в него нож, а волк разорвал на части. – подняв голову, Харли уселась так, чтобы видеть лицо Джокера, и протянула к нему ладони, изучающе проводя подушечками пальцев по каждой неровности, каждому крохотному рубцу, гораздо дольше, чем в первый раз, будто бы это было её особым способом поклонения ему, -  Затем, ступая по кровавому месиву, принцесса приблизилась к волку и увидела его шрамы, окрашенные в алый цвет стекающей из пасти крови. Она… - Харли бесстрашно взглянула прямо в его неестественно тёмные глаза, - разглядела сходство. И она влюбилась.
Признавая свою болезнь вслух, Харли отпускала последние рычаги управления собственной жизнью и безвозвратно капитулировала в закулисье.
- Я знаю, что ты такое. – произнесла она в завершение, надеясь, что звучит достаточно твёрдо, - Но я не лучше. Мы оба – чудовища, а чудовища должны держаться вместе. – опустив глаза, арлекина заметно погрустнела, - Пообещай мне только одну вещь. Когда мы выйдем из этой башни – ты не бросишь меня.
Он солжёт. Конечно же, он солжёт. Но Харли должна была это услышать, даже если будет знать, что его обещание не стоит и цента.

Сказки отражают картину психического восприятия человека лучше любой автобиографии. Скажите психотерапевту, какая сказка ваша любимая, и он тут же поведает всё о вас: ваши надежды и мечты, ваши планы на жизнь, любимый сладкий сироп. Харли всегда думала, что из неё получись бы отличная Алиса в Стране Психической Нестабильности - любопытная не в меру девица, что так и норовит сунуть нос в кроличью нору, космическую чёрную дыру или полость в чьей-то грудине. Но сейчас она хотела быть принцессой. Принцессой всех чудовищ, если угодно.
Окровавленный оскал Джокера размывал границы реальности в её глазах, образ дикого волка из воображённой на ходу истории сливался воедино с хищным выражением клоуна – иначе и быть не могло – кровь в помутившемся рассудке Харли сейчас была всюду: не только на его прокусанных губах и шрамах, но и на её руках, въевшись намертво после первого убийства, на стенах кабинета, на полу, на столе, даже на потолке! Запах металла окрашивал воздух алым, оседая на рецепторах солёно-сладкой вуалью, подстёгивал, будоражил, сбивая дыхание, заставлял фантазировать о продолжении сказки, где любовь принцессы возьмёт верх над неумолимой натурой зверя и зверь не станет разрывать на части очередной сосуд из плоти и крови, где он подастся вперёд, уложит подбородок на её плечо, признавая своей, частью стаи из двоих обезображенных существ, самых одиноких в мире, и позволит себя погладить.
Он был так красив! Он был идеален. Сейчас из воспоминаний Харли стремительно исчезали её прежние мотивы, понятная и закономерная цель изучить, докопаться до сути, до ядра целого мира по имени «Джокер», таяла, разливаясь водами топи, категоричная убеждённость сохранять дистанцию, не вестись на его провокации, пусть и не по стандартной процедуре, но делать свою работу, не более. Сейчас Харли казалось, что в ту же секунду, когда их взгляды впервые столкнулись, для неё всё было решено окончательно и бесповоротно. Единожды прикоснувшись, она не могла оторваться от него, не понимала, как сдерживалась всё это время, зато отлично видела последствия этой токсичной сдержанности – стоило взять в руки оружие и сломать пожизненные оковы рациональности, долгая осень в её собственном мире тут же сменилась долгожданной весной. Никакой головной боли, бессонницы и желания беспробудно пить, чтобы падать в объятия незнакомцев было чуть менее омерзительно, никакого самокопания, саморазрушения в тюрьме разума, начисто лишённого веселья. Теперь веселье стало её вторым именем, а улыбка застыла на лице без помощи ножа.
Героя поблизости не наблюдалось, два чудовища поглощены друг другом – что может быть лучше? Упоминание Джокером незаметного созерцателя, о котором часто забывают персонажи истории к своему будущему несчастью, натолкнуло Харли на мысль проверить камеру. Обратив короткий взгляд в угол под потолком, она лишний раз убедилась, что глаза ищейки отвёрнуты от сцены преступления. А без контроля управляющего, судя по всему, человеку в комнате с экранами совершенно плевать на безопасность симпатичного доктора, брошенного наедине с одним из опаснейших экспонатов живого музея сумасшествия. Или дело в убойной дозе снотворного, которую она подлила в заботливо поднесённый мистеру Эткинсу кофе ранним утром? Так ли это важно? Главное ведь результат - никто не придёт говорить с ними по громкой связи прямо сейчас, не станет прерывать сеанс из-за технических неполадок, не сорвёт её планы, снова. Мешающие звенья выведены из игры, выброшены из уравнения, заколоты и споены ради того, чтобы Харли, наконец, могла быть рядом с Джокером.
Он её анализировал, читал как раскрытый учебник по психологии личности, делая размашистые заметки на полях, рисуя свои отличительные знаки, лихорадочно зачёркивая определения отклонений от нормы и заменяя их вереницей фирменного «ха-ха-ха», исписывая цветные стержни до дна, превращая серьёзную книгу в карманный сборник смешных рассказов, чтобы носить у сердца. Не из-за большой теплоты, вовсе нет – затем, чтобы во время очередной перестрелки в этот импровизированный щит первой угодила пуля.
Джокер был прав во всём, до ноющей, тянущей, режущей боли, до несправедливости прав в оценке её нового настроения. Чувствовать себя нужным – разве не этого хочет каждый человек?.. Разве не это заставляет озлобиться каждого злодея – одиночество, отвержение, отвращение мира, который должен был быть другим – комфортной средой для роста и развития поощряемых обществом качеств, формирующих образ добра? Но о каком добре может идти речь в поддельном мире из пустых обещаний, мёртвых эмоций и живого обмана? Настоящие дети этого мира – такие, как Харли с Джокером – ужасают его, вынуждают слепых кукол бежать в панике как можно дальше, отлавливать и запирать собственные изъяны в клетках не из страха, но из чувства вины, надеясь на отрицание как на последний способ справиться с порождённым ими же хаосом. Спрятаться от него. Прикрыть глаза и представить, что зла не существует. Только вот зло не поджидает снаружи, оно дремлет внутри каждого и не покинет, пока по венам вместе с кровью ещё циркулирует кислород. Харли устала прятаться, она готова была встать против смехотворного в своей серьёзности мира, если больше не будет стоять одна. И неважно, что Джокер говорил – она помнила его невозможный поцелуй в лоб и знала, что нужна ему не меньше, чем он нужен ей. Со скелетами, буквально и фигурально, со шрамами, на коже и на сердце, со жгучей злобой, вывернутой наизнанку любовью и кислотным смехом, звучащем в темноте обесточенных аллей этого мрачного города.
Нет, мы чудовища. Все мы. Что хорошего во мне, убившей человека? Что хорошего в тебе, убившего сотни? Или в Бэтмене, что не убивает, зато легко калечит на всю оставшуюся жизнь?.. Что хорошего в докторе Джонсоне, трахающем меня вместо объяснения с дочерью? Или в маленьком соседском ребёнке с леденцом во рту и слезами на глазах, ребёнке, чьи родители громко ссорятся за дверью спальни, создавая, сами того не ведая, нового серийного маньяка, который через пару десятков лет отнимет не жизнь и не две?.. Невинных нет, все гнилы, разбиты, искалечены. Но даже обратившись самым страшным монстром, отрастив кожистые крылья, копыта и рога, все они нуждаются в ком-то, кто останется рядом, несмотря ни на что. Я просто хочу быть для тебя этим кем-то… причини боль, но позволь мне это. Пожалуйста?..
Боль в запястье в какой-то момент стала настолько сильной, что Харли перестала её чувствовать. Она представила, будто бы состоит из плотного стекла, пуленепробиваемого почти - стекла, которое ни за что не сломать под давлением сжатых пальцев. Заставила себя думать, что он не сможет по-настоящему ей навредить, лишь понарошку, совсем не страшно, не больно, не серьёзно, пустяки! Харли хотела быть лучше, сильнее, преданнее всех, кто создал Джокера неосторожными словами, глубокими порезами и непростительным безразличием; кто ушёл, испугался, отгородился от кривого отражения, не понимая, что оно правдивое. Просто весь мир тоже кривой.
Уйти и никогда не вернуться? Звучит хуже самого страшного кошмара. Нет-нет-нет-нет-нет. Нет! Он что, совсем её не слушал?.. Сейчас Харли думала, что, если когда-нибудь уйдёт, то уйдёт только в землю. Иначе ей придётся жить с постоянным нашёптыванием паразита о том, что она не справилась, проиграла, ударила в грязь лицом и безнадёжно испортила макияж. Какая жизнь ожидает её без него? Догнивание в камере напротив, когда в квартире главврача обнаружат исколотое тело? Вечная реабилитация ради возврата в систему, восстановления оков, которые она только что сбросила с таким небывалым облегчением? Харли не хотела назад, она упрямо противилась словам Джокера, желая кричать о том, что этого никогда не будет, гибельно биться о стенки его недоверия пойманной бабочкой, пока не сломаются крылья. Но, припечатанную его ледяным взглядом, её хватало лишь на то, чтобы хмуро качать головой, выражая своё резкое несогласие сказанному.
- Нельзя спасти того, кому не нужно спасение, а безумие – не больше, чем вопрос перспективы. Ты показал мне это. Не говори со мной, будто думаешь, что я всё ещё по другую сторону этого стола. Я здесь. С тобой.
Возможно, сейчас именно он пытался её спасти – предоставить последний шанс задуматься и развернуться, снова быть «нормальной», пустой и безжизненной или полной раскаяния за содеянное. Но этим он только ранил её. – И если ты – сон, то я не хочу просыпаться.
Харли ждала другого, но он снова бежал, отдалялся, разрывал объятие, оставляя её мёрзнуть в холоде кабинета. Это убивало, распыляло её на мелкие огоньки затухающего света, вкладывая в глаза необъяснимую печаль вместо озорного предвкушения, вынуждая вдруг почувствовать себя до абсурдного крошечной, ненужной и незначительной. Оставалось только покорно опустить взгляд и обнять себя руками, ожидая приговора. Как волка из сказки, Харли боялась спугнуть Джокера, но всё время встречи, похоже, занималась именно этим. Для него это было слишком? Она… была слишком?
Будучи уверенной в том, что ей придётся выслушивать продолжение пропитанной издевательской горечью речи, глотая сомнения Джокера в искренности её намерений, Харли мысленно напряглась  и сжалась, словно перед надвигающимся ударом, опустошённо глядя куда-то в пол, как вдруг услышала нечто неожиданное, ошеломлённо поднимая глаза. Он пообещал! Солгал или нет, какая, к чёрту, разница? Слова, которые она жаждала услышать больше всего на свете, тут же приникли под кожу, пробрались змеёй сквозь рёбра и навсегда свили гнездо вокруг правого предсердия. В этот миг что-то невесомо изменилось, температура в помещении поднялась на один градус и лёд между ними треснул - теперь уже Харли закусила губу, силясь поверить в реальность происходящего, пока его вечная улыбка медленно приближалась, обезоруживая и обездвиживая. Он делал первый шаг навстречу, шаг, которого она опасалась не дождаться. Он принимал её. И этим, в своём хитроумном плане или не догадываясь даже, он делал её счастливой.
Обратить наследие мертвеца в пепел? Я сделаю куда больше - помогу тебе обратить в пепел весь Готэм, если захочешь.
Как только его губы соприкоснулись с её, из груди Харли вырвался тихий стон наслаждения, а тело, повинуясь глубинным инстинктам, потянулось вперёд, к нему; руки арлекины, дрожа и запутываясь от волнения, обвили шею клоуна в то время, как его руки притянули её за талию, до безумия вынуждая задуматься: не сон ли это в самом деле?.. Холода больше не существовало – не ощущалось, по крайней мере. Только жар, мешающий твёрдо стоять на ногах и ясно мыслить, а ещё страх, неукротимый страх перед тем, что он решит остановиться. Как тогда ей собраться обратно в единый паззл по разрозненным, развеянным в вихре фрагментам? И это – без алкоголя, без стимулирующих средств – одних губ Джокера было достаточно сполна, чтобы лишить Харли остаточного рассудка и заставить содрогаться под грубыми прикосновениями ладоней, как вчерашнюю школьницу в ночь после выпускного бала. Что это? Почему он так опьяняюще действует на неё? Почему ненадолго прервать поцелуй в предсмертной попытке догнать дыхание равнозначно отключению от аппаратов жизнеобеспечения? Харли не испытывала ничего подобного уже много лет. Возможно, не испытывала никогда. И как только он мог подумать, что она способна уйти, выбросить его из головы, вот так, просто, отрешиться от своенравного и непредсказуемо пугающего, но всё-таки её персонального бога?.. Методично оставляя дорожки алой помады на шее Джокера, прикусывая зубами бледную кожу и тут же проводя языком по следам, Харли поспешно выпуталась из халата, потянулась к замку на своей юбке, одним движением расстегнула его и ногой отбросила раздражающий предмет одежды в сторону. Любая одежда сейчас невероятно раздражала. Ладони Джокера легли на её запястья, сдавливая почти до хруста костей – он явно ненавидел её запястья или попросту не хотел давать слишком много свободы. Сощурившись, Харли улыбнулась.
- На нашем втором сеансе, ты сказал, что прокусил бы мою шею, не будь на тебе смирительной рубашки. Хочешь попробовать?..

Отредактировано Harley Quinn (2020-02-18 03:01:42)

Смешно. Как же до глупого, до трагичного, до невозможного смешно было пытаться отделаться от назойливых сновидений, сводящих с ума мыслей и взбудораженных, обострённых днём и ночью чувств за старательно сшитой завесой из равнодушия, когда в её руках всё это время были ключи к освобождению. Несколько шагов мимо стола, пара спасительных щелчков замка и одна спонтанная история – этого хватило, чтобы вновь напитать жизнью обескровленное сердце. Или, вернее сказать, сердца?
Некоторое время назад, скитаясь в беспробудных поисках панацеи от опасного заболевания разума - назовём это безумной любовью или неподконтрольной, болезненной, отравляющей нуждой, суть останется прежней – Харли, не раздумывая слишком долго, записалась на курсы по фитнесу. Нелепое коротание времени ради иллюзорного поддержания поплывшей формы счастливых молодых мамочек – что может быть более отвратительно бесполезным? Но там, в невымученных моментах до и после занятий, она познакомилась с одной не в меру общительной женщиной, думая, что хоть чья-то компания, кроме осточертевшего главврача и психов Аркхэма поможет отвлечься. Развеяться. Навести в голове порядок.
Она должна была знать лучше.
Улыбчивая миссис Майерсон, работающая в салоне красоты, оказалась приставучей, как жвачка, что никак не желает отвязаться от подошвы любимого сапога. Впрочем, может быть, Харли и не слишком старалась отвязаться от неё, снова и снова убеждая себя, что это – на благо, на благо сохранения целостности её растревоженного рассудка. Заурядные увлечения и разговоры о скидках в безвкусных бутиках торгового центра – именно то, что было необходимо ей в лошадиных дозах внутривенно, пока организм не запустит естественную реакцию отторжения или пока её скучная собеседница не совершит непоправимую ошибку. Харли хорошо запомнила последнюю встречу с Бриджит за чашечкой термоядерного двойного эспрессо против, кто бы мог подумать, ванильного латте, когда в воздухе повис роковой вопрос: «Харли, милая, у тебя кто-то есть?». В то же самое мгновение перед глазами услужливо нарисовалась изогнутая линия шрамов и завитки болотистых локонов, так предательски близко, будто бы на расстоянии вытянутой руки – она и на секунду не подумала о старике Джонсоне, только о мистере Джее, всегда только о нём. Сглотнув тогда и отмахнувшись, Харли пропустила тяжёлый вздох трудоголика, напоминая невнимательной Бриджит о плотном графике работы в печально известной лечебнице, работы, отнимающей всё её время и ресурсы, а затем – поспешила спрятаться за раздражающе маленькой чашкой, делая отрезвляющий глоток обжигающей горечи. Но Бриджит в тот день была настроена воинственно - один вопрос потянул следом вереницу других, умело играющих на остатках самообладания Харли, как на расстроенной гитаре.
«Но, милая, так нельзя, подумай о себе! Неужели рядом нет ни одного симпатичного доктора? Ну же! Я ведь вижу, какие взгляды ты бросаешь на парочек!».
Харли вежливо отвечала, сквозь плотно стиснутые зубы, представляя, как медленно проводит ножом по вытянутой шее женщины, рассекая каждую бьющуюся жилку, но та всё не умолкала.
«Прости, сколько тебе, ещё раз? Конечно, ты выглядишь очень юно, но юность не будет вечной, поверь мне. Задумайся об этом!».
Она кривила губы и согласно кивала на непрошенные замечания, демонстративно отводя взгляд к окну.
«Хорошо-хорошо, не будем о грустном. Лучше расскажи-ка, какие мужчины тебе нравятся!».
И, потеряв терпение, она скорчила издевательскую гримасу, поднявшись на ноги и выплеснув остатки холодного кофе в лицо женщине на глазах у всего кафе. Действие асоциальное и крайне удручающее, если вспомнить о профессиональной квалификации, но Харли давно было плевать. Склонившись, она напоследок процедила: «Те, что умеют затыкаться!», порывисто стянула со стула плащ и разгневанным шагом покинула заведение.
В тот вечер она была близка к слому, но удержала себя на самом краю. Что она должна была ответить? Рассказать о фантомном ощущении губ годами терроризирующего город психопата на своих губах? Загадочно улыбнуться, вспоминая их увлекательные ментальные игры, заказать клубничный чизкейк и посвятить легковерную Бриджит в подробности их несуществующего романа? Хах! Чем упорней Харли пыталась прикинуться нормальной, тем яснее видела, что все её усилия обречены на неминуемый и дьявольски эффектный провал. Падение – или вознесение? – было исключительно вопросом времени. И вот – это время настало.
Его глаза пусты, но это лишь завеса – точно такая же, за которой пряталась и она, завеса, которая вот-вот падёт, позволив наконец взглянуть на выжженные пустоши за высоким дворцом изворотливой лжи. Но Харли не хотела ломать Джокера, переделывать, манипулировать им – не смогла бы даже при желании – она хотела лишь, чтобы он чувствовал себя комфортно рядом с ней. Хорошо? Тепло? Счастливо? Вряд ли такое было потенциально возможно, но Харли отказывалась верить, что своей самоотверженностью не сможет скрасить его одинокое существование изголодавшимся зверем хотя бы немного, хотя бы самую малость, хотя бы чуточку.
Когда лопатки больно встретились со столом, шипение змей у сердца стало почти оглушающим. Они склизко ворошились в грудной клетке, расползаясь по закуткам тела вместе с кровью, невероятно медленно и невыносимо щекотно. Харли послушно ждала продолжения, замерев на подобие античной статуи и неотрывно глядя в глаза, впервые не казавшиеся беспросветно чёрными. Нет, они были зелёными! Изумрудными даже... и такими… такими притягательными! Искренне удивлённая простым, на первый взгляд, наблюдением, Харли инстинктивно вжалась в стол, так плотно, что обманчиво ощутила, словно проваливается сквозь дерево. И только губы Джокера смогли вырвать её из этого ощущения, подарив взамен иное - ощущение полёта.
Да, вот так, не отступай, будь со мной, покажи мне все свои шрамы – я хочу целовать их до посинения губ. Вдохни в меня жизнь – только ты можешь это сделать. Только ты знаешь, как.
Где-то в отдалённых комнатах сознания начали сбивчивый танец беспокойные мысли о том, насколько рискованно всё, что они делают сейчас, но Харли ждала слишком долго, чтобы прождать ещё хотя бы одно мгновение. Волосы в беспорядке, макияж, наверняка, безнадёжно смазан, бледная кожа Джокера её стараниями окрашена в розовый, одежда, очки – целы ли вообще?.. А ведь ей ещё собираться, выходить из кабинета и разыгрывать законопослушную роль остаток рабочего дня. Плевать. Неважно, несложно, несущественно! Что важно, так это воплощённая фантазия прямо здесь и сейчас, привкус распада на языке, агонизирующее желание быть так близко к нему, как только позволяют законы физики, иначе – смерть, иначе – крах, иначе – ужас. Всё вокруг – немое и безжизненное, а он – лекарство, единственный антидот от окружающего мира. И он вызывает треклятую зависимость.
Она хотела ощущать его каждой клеточкой тела, на губах, между ног, под подушечками пальцев. Правда вот, Джокер имел на этот счёт отличное мнение. Практически обездвижив Харли, он отвёл ей позицию бесправной жертвы, но так… даже лучше. Изогнувшись навстречу клоуну, арлекина рвано выдохнула, запрокинула голову и закрыла глаза, кусая губы; прислушиваясь к ощущениям, воспламеняющим нутро не хуже, чем смог бы керосиновый запал.
Сильнее, быстрее грубее. Ты – мой мир и моя бездна, мой свет и тьма, мой праздник красок посреди сгустившегося мрака. Моё наказание и избавление. Моя необходимая боль.
На её месте любая кричала бы и вырывалась, моля о снисхождении или осыпая психопата проклятиями, но Харли… Харли с радостью принимала всё, зная, что по-другому быть не могло; по-другому ей и не нужно было. Её тело болело, ревело, просило остановить пытку, но её разум был несогласен, нарочито подменяя реальные ощущения желаемыми и заставляя испытывать ненормальное удовольствие от происходящего, оправдываясь высокой целью. Подобное, как правило, называют мазохизмом. И Харли обнаружила, что была лучшей в нём.
Её стоны тонули где-то возле ключичной впадины Джокера, становились свежей кровью на его губах, вырывались наружу сдавленным шёпотом его имени и… слезами?..
Я задумываюсь, кто из нас забрался глубже под кожу другого. Знаю, тебе непросто было довериться, но поверишь ли ты, если я скажу, что мне было даже сложнее?.. Не так, как прочим. Не так, как когда-либо. С тобой – впервые по-настоящему.
Последний едва слышный стон сопровождает его обессиленное падение; запястья Харли слишком сильно ноют, чтобы можно было свободно ими шевелить, но она всё же умудряется сомкнуть объятие, измученно-просветлённо глядя в потолок сверкающими от влаги глазами. Она взрослая девочка и не стала бы плакать от боли физической, какой бы сильной такая боль ни была, нет - эти слёзы служили перерождению их обоих, проливаясь за изломанное сердце Джокера, которое он никогда не сможет оплакать сам; эти слёзы были первыми, но что-то безошибочно подсказывало – далеко не последними.
Лишившись приятной тяжести его тела, Харли, игнорируя повсеместную ломоту, повернулась на бок и прижалась к нему вплотную. Изучая спокойный профиль Джокера, она слегка приподняла уголки губ, как всегда, тщетно пытаясь его прочесть, тихо вздохнула и принялась покрывать мягкими поцелуями его бледное плечо, как бы демонстрируя вновь и вновь, что она рядом, любит его и никуда не уйдёт. А он обернулся, одарив её непривычно потерянным взглядом, таким удивительно живым, что где-то на месте её отсутствующей души, среди развалин и змей, дрогнула, оборвавшись, последняя струна, погружая осквернённый резнёй внутренний храм в благоговейную тишину. Слова никому не нужны – они обманчивы и неполны. Трепетных прикосновений её губ и ладоней к старым рубцам должно быть достаточно.
- Ты не совсем прав, - тихо произнесла Харли, поцеловав отметину под его рёбрами, - Сегодня мы создали друг друга… пирожок. – солнечно улыбнувшись, она сложила руки на его груди и опустила следом подбородок, с особым любопытством наблюдая за трансформациями мимики на лице Джокера, - Этот день будет самым длинным в моей жизни, но оно того стоило. Каждое мгновение.
Харли хотела бы сказать очень много всего, но понимала, что должна выбирать выражения с осторожностью нейрохирурга, от которого зависит, будет ли его пациент способен двигаться после визита на операционный стол. Тяжёлые и витиеватые конструкции психики клоуна, конструкции из ополчения, чувства страха, гнева и одиночества, порождённого ими, требовали особого подхода. Она и так взвалила на него слишком много. И всё же он, к её удивлению, ответил большим, чем можно было просить, мечтать и надеяться.
- Ты…
Лучшее, что случалось со мной.
- Тоже больше не будешь один, пока я дышу.
Время – паршивая сука. Харли ненавидела думать, как стремительно оно ускользало сквозь пальцы, нависая жутковатым грузом, грозящемся вот-вот пасть и раздавить их обоих, если не поторопиться; ненавидела, что не может остаться рядом с ним в этом безвременном и внепространственном коконе, бережно зализывая раны, нанесённые кем-то другим, потому что жертвенность, абсолютная и беспрекословная, решила Харли вдруг, – единственная подходящая оговорка ради ведения осмысленного существования. Жертвенность, незнакомая ей прежде. Жертвенность, олицетворением которой она становилась сейчас.
- Мы должны собираться. – прошептала она со скорбной досадой в голосе, прислушавшись к размеренному стуку сердца Джокера, стуку, сладко баюкающему ко сну; едва не сдалась, но одёрнула себя, чуть приподнимаясь, чтобы прижаться к его губам своими в последнем, прощальном, мучительно долгом поцелуе. Перевести дыхание и оставить ещё несколько поцелуев подобно капризной зверушке, никак не желающей расставаться с хозяином; только после – решиться разрушить драгоценный момент. Словно в наркотическом трансе надеть одежду на ноющее от пережитого тело, поплотнее запахнуть халат, собрать волосы в хвост, найти на полу и надвинуть на глаза чудом уцелевшие очки. Самое страшное, самое сложное, самое невыносимое – вновь затянуть ремни на смирительной рубашке клоуна-принца её сказки, сорваться и ещё пару раз провести губами по открытой коже его шеи в процессе, молча прося прощение за то, что вынуждена заниматься этим, загнать зверя обратно в клетку, запечатать все замки и поспешно покинуть кабинет психотерапии, минуя взгляды санитаров.
Выдохнуть.
Упасть в кресло и постараться поверить, что это случилось на самом деле.
Оттолкнувшись от стола ради создания импровизированной карусели, Харли задумчиво смотрела, как плывёт, размываясь акварелью, окружающий мир, сегодня изменившийся до неузнаваемости. Улыбка, светлая и искрящаяся, медленно захватывала, заражала плоть, выливаясь теплом из груди, чтобы отныне стать постоянным атрибутом арлекины, а мир всё продолжал кружиться, теряя форму, но в кои-то веки – не содержание, не смысл. Поддавшись слабости, она приложила пальцы к губам и закрыла глаза, вспоминая каждое касание, каждое движение, каждый поцелуй, тиски его ладоней и хрипловатый звук голоса, прорезавший воздух после поставленной вместе точки невозврата; затем, тихо засмеявшись, взяла блокнот, творчески-воодушевлённо прикусила ручку и вальяжно откинулась на спинку кресла, начиная любовно выводить на бумаге абстрактные образы, в которых с лёгкостью можно было признать всё новые и новые вариации улыбки Джокера, прямо поверх старых записей о наблюдении за ним. Типичного обхода в этот раз не будет, зато совсем скоро Харли исправит макияж и отправится сообщить немногочисленным коллегам, что остаётся на ночное дежурство - кто-то же должен приглядеть за зверинцем в отсутствие управляющего, чтобы чего не приключилось!
~
С погружением сцены – Аркхэма - в тревожную темноту, где-то в глубине коридоров вековой одержимости загорелся приглушённый свет одинокого софита, провожающий взглядом блеклого луча последнего дневного работника медперсонала. Дождавшись опустения лечебницы, Харли как бы невзначай попросила сторожа из отдела Ядовитого Плюща заглянуть в её кабинет по срочному вопросу безопасности – вопрос этот, конечно же, заключался в том, что она собиралась конфисковать его оружие. Делов-то: подкараулить у двери, разбить ноутбук о его тупую голову и забрать кобуру с пистолетом, пока не пришёл в себя.
Хмыкнув, Харли быстро переоделась в чёрные джинсы с курткой, затянула волосы в два хвоста вместо скучного одного, достала косметичку и небрежно окрасила лицо, подражая клоунскому гриму Джокера. Напоследок подмигнув отражению и хорошенько заехав ботинком по виску начавшего выходить из отключки идиота, она перекинула через плечо рюкзак, сжала в руке оружие и двинулась к мечте.
Рюкзак Харли был набит растениями «в подарок» Ядовитому Плющу – его она оставила у камеры Памелы, озорно подмигнув той с другой стороны защитного стекла. Сокращение финансирования последних лет оставило Аркхэм удивительно уязвимым перед потенциальными угрозами, а высшее руководство, похоже, отличалось особым безразличием, не задумываясь даже о крохотной возможности предательства изнутри. Неужели для властей Готэма не очевидно, что модернизировать и получше вооружить лечебницу на порядок целесообразней, чем всякий раз подчищать разрушения, оставленные её вырвавшимися на свободу резидентами? Или же наоборот – подкупленные власти делают всё, чтобы с каждым разом побеги удавались проще? В самом деле, Готэм – сумасшедший город. Тех, кто держится за здравый смысл и правое дело, как доктор Джонсон с его маленькой реорганизацией, этот город глотает заживо, а тех, кто готов отпустить поводья разума, как Харли, встречает с распростёртыми объятиями, точно дорогих друзей.
С этими мыслями арлекина добралась до «комнаты экранов», из которой обычно совершается мониторинг проблемных уголков Аркхэма, но сейчас оператор лежал в отключке благодаря её бодрящему напитку - играть в глазастый кукольный домик было некому.
«Пара кнопочек здесь, пара кнопочек там. Код авторизации уполномоченного лица, состоящий из чисел первого уравнения, решённого с твоей дочерью – спасибо, Уильям! Помогаешь своему лучшему специалисту даже с того света! И… большая и страшная красная кнопка?..»
Запущенный протокол эвакуации единовременно распечатал камеры на каждом уровне, выпуская наружу всех: от безобидных серийных маньяков до кадров из особого содержания. Да, многие были безоружны, но одних клыков Киллер-Крока, трансформаций Глиноликого и буйства хищных корней Ядовитого Плюща должно хватить с лихвой для создания переполоха, который придётся Джокеру по вкусу. Теперь?.. Найти его и постараться не умереть раньше времени.
Выбежав за дверь, Харли сломя голову бросилась к карцеру. Магазины охраны стремительно пустели в ответ на внезапную атаку пациентов; некоторые из них сцепились между собой, тогда как другие направились прямо к выходу. Пару раз Харли пришлось уклониться от летящих в её сторону лиан, пару раз – отстрелиться от неуправляемых психов (спасибо часам, проведённым в тире). Заливисто смеясь, она высматривала всюду немного ссутуленный силуэт с зелёной копной волос, а завидев его в самом центре творящегося хаоса – побежала ещё быстрее, обрушившись на его голову лавиной, едва не сбившей с ног.
- Я нашла тебя, пирожок! – радостно провозгласила Харли, впиваясь в его губы с таким желанием, будто с момента их последней встречи прошёл не день, а целый год. Столетие – если спросить её чувства.
- Тебе нравится? Тебе нравится, что я сделала?..

Отредактировано Harley Quinn (2020-05-13 15:14:03)

Находясь в самом сердце бушующего шторма сумасшествия, Харли смотрела на Джокера так, будто они были совершенно одни – не только в этом помещении, целой лечебнице или даже на острове, но и во всём мире. Что произошло? Чума выкосила население планеты, оставив двоих, чудесным образом иммунных к заразе, доживать наедине друг с другом остаток отведённого случаем времени? Светошоу под музыкальное сопровождение из выстрелов и почти животных воплей сейчас воспринималось, как немая киноплёнка на фоне долгожданного вечера вдвоём, ведь это – антураж, декорации, мишура – по большому счёту, не имело никакого значения. Значение имел лишь тот, ради кого затевался вечер. Убрать Джокера из уравнения – Харли вновь станет грустной, сломленной и опустошённой, запертой в тронутых коррозией стенках собственного призрачного карцера, где нет никого, кто знал бы её настоящую и принимал именно такой, никого, чтобы принимать в ответ без всяких «но», правил и условностей; принимать в абсолюте. Иначе чувства можно считать уловкой, лицемерной ложью эгоистичной натуры, цирком притворства, удобного самообмана. Любви, в том её понимании, что привычно для большинства относительно адекватных или считающих себя таковыми людей, для Харли всё ещё не существовало, зато болезнь ощущалась реальной как никогда, необъяснимая как хаос, жизнь или смерть, просто… она была. Горела всеми цветами эмоционального спектра, сжигая дотла способность мыслить критически. Харли не полюбила Джокера за что-то, не полюбила вопреки, но полюбила потому, что иначе не могла. Она разглядывала его шрамы и восторгалась, ощущая коварно подступающий жар где-то внизу живота – не потому, что превратилась в фетишистку, нет, просто она обожала всё, что составляло его образ, каждую крохотную деталь, каждую привычку и каждое слово, даже если оно ранило.
Белый шум наполнял её голову, широкая улыбка танцевала на губах, глаза сверкали ярче звёзд в предвкушении похвалы, бегали по его лицу в поисках отклика, изнывая от секундного ожидания, кричали, молили, жаждали внимания, но что-то отвлекало его взгляд, уводило ей за спину… Нахмурившись, Харли собиралась было обернуться, как всё началось и закончилось: слишком быстро у окружающего мира вновь заработал звук, оглушительной волной врываясь в их маленькую и уютную интимную реальность, чтобы рассыпать очередной бесценный момент грубым ударом о песочный замок. Джокер… спас ей жизнь? Не успела Харли проработать эту мысль, как на смену пришла другая – Джокер хотел убить её. Или только делал вид? Возможно, он и сам не знал, чего хотел добиться, приставляя ещё тёплое дуло пистолета к её подбородку; она же смиренно давала ему возможность разобраться в своих желаниях, послушно ожидая выстрела, лишь немного жалобно приподняв брови, потому что заранее умирала от одной-единственной перспективы: снова оставить его в одиночестве. Закрыв глаза, Харли ласково обернула его ладонь с пистолетом своей свободной, даже не думая задействовать оружие, которое сжимала у бедра. Она хотела, чтобы пирожок принял решение сам, без давления с её стороны, понял, что для него важнее – потенциальная сообщница или прежняя свобода от любых связей. И спустя миг, он решил опустить пистолет, дурачась, будто рассказал невероятно смешную шутку, только Харли знала – это не понарошку, взаправду. Сейчас Джокер передумал, но в случае с ним эпизодическая смена настроения ничего не меняла; за следующим поворотом он всё ещё может выстрелить и громко рассмеяться над её трупом. Вероятно, из этого следует, что ей нужно бежать подальше, спасаться, пока ещё помнит такое слово? Нет. О нет! Ей нужно наслаждаться каждым мгновением рядом с ним, пока он позволяет.
Изогнув губы в ломанной улыбке хрупкой надежды, Харли воспользовалась театрально разведёнными в жесте рассказчика руками Джокера, чтобы снова его обнять, прижаться к груди, запрокинуть голову и с удовольствием признать знакомые изумрудные искорки в его глазах. Конечно, «маска» создаёт эффект анонимной вседозволенности, но эту она надела, как и сотворила всё остальное, в первую очередь, с иной целью - порадовать его.
Услышав, что настало время покидать вечеринку, Харли согласно кивнула, пусть Джокеру и не требовалось её согласие вовсе. Бледная ладонь легла на запястье, покрытое синяками его же стараниями, причиняя ощутимую боль, но сердце в груди напевало сказочную мелодию флейты, призывая чудовищную принцессу следовать за зверем в самую тёмную бездну, если понадобится. Зачарованная спонтанной решимостью его поведения Харли даже не сразу сообразила, куда они направляются, хоть и сама планировала отъезд –  полностью сосредоточившись на поспевании за его тяжёлым размашистым шагом, она глупо улыбалась тому, что Джокер взял её с собой без лишних слов и вопросов. Как вещь – да, но этого она и желала – принадлежать ему; этого и боялась до леденящего пальцы холода, стягивающего внутренности мороза – стать ему ненужной.
Лабиринты Аркхэма казались локациями, вытащенными из солидного хоррор-фильма: лечебница задыхалась, теряла кровь, погибала в муках, будто живое создание из мёртвой плоти – эксперимент Франкенштейна, брошенный на растерзание миру. Охранная тревога служила его рёвом, алые реки вырывались через пробоины в стенах наружу, как зловонная жижа через разорванные вены, небрежно сшитые заржавелой иглой, никто не приходил на помощь. Когда здесь объявится полиция, от дома скорби на скорбной земле не останется и камня на камне.
Прощай, леди Элизабэт, ты подарила мне настоящий дом, помогла найти себя… и его. Спасибо. Я… буду скучать.
- Мы не уходим?.. – непонимающе проронила Харли, сворачивая за Джокером, явно что-то задумавшим, в процедурный кабинет на пути их конечного пункта назначения. С первых же выстрелов по налившимся ужасом мишеням, впрочем, стало понятно, что было на уме её любимого клоуна: прислонившись к дверном проёму, арлекина заинтересованно наблюдала за каждым его ударом, как ученик мясника за работой опытного мастера, едва склонив голову набок и делая мысленные заметки на будущее. Порой она ловила сбитые с толку взгляды невезучих жертв забоя в свою сторону, но умело играла в невидимку, сторожа выход и думая, что ему не понравится, если вмешаться сейчас – к тому же, ей искренне нравилось наблюдать. Издевательства над мужчинами, несомненно, приносили пирожочку большое удовольствие, радость, какую испытывает ребёнок, вытянувший долгожданного плюшевого медведя из игрового автомата, а всё, чего жаждала она – разделять его радость. Даже если для этого потребуется разделять людей.
Они обижали его, причиняли боль? Может, Джокер и любил боль, но Харли эти мысли не радовали, злили, заставляли тяжело дышать, скрипеть зубами и ядовито щурить глаза, провожая каменным взглядом последние мгновения перед кровавой кончиной одного из санитаров. Наконец, он заткнулся.
Оглашая неутешительный приговор для другого, Джокер забавлялся и шутил так уморительно, что Харли невольно засмеялась и снова до безумия захотела его поцеловать. Склонившись рядом, чтобы получше рассмотреть бессмысленно жестокую пытку, она неподдельно удивилась, когда в качестве палача вызвали её. Удивилась и растрогалась тем, что он готов поделиться своими игрушками. Можно считать это первым аргументом признания?..
- Я… - немного смущённо протянула арлекина, - С удовольствием, пирожок!
Заулыбавшись, она поспешно стянула с себя куртку и для удобства повязала её на талии, оставаясь в одной обтягивающей чёрной майке. Затем, опустившись на колени, Харли одной рукой ухватилась за протянутый инструмент, а другой обвила шею Джокера и несколько раз, притянув его ближе, чмокнула в щёку, благодаря за доверие.
- Д-доктор К-квинзел?.. – ошеломлённо вымолвил санитар, наблюдая за этой сюрреалистичной сценой, служившей прологом к самым страшным минутам его жалкой жизни.
- Доктор Квинзел уже, ха? – насмешливо выдала Харли, нехотя оторвавшись от клоуна, чтобы переключиться на отведённую ей работу, - Не «та блондинистая шлюшка, оседлавшая главврача»?
Густая тьма в глазах Харли не предвещала ничего хорошего для санитара. Медленно, она осматривала его запотевшее от страха лицо с абсолютно пустым выражением на своём, взгляд соскользнул к заляпанному кровью бэйджику.
- Знаешь, Реджи… - с деланным вздохом сожаления продолжила она, открепляя бэйджик от рубашки и поднося к зубам мужчины, чтобы тот его прикусил, - Зря ты припомнил семью. Жену и детей… - покачав головой, она вздохнула ещё тяжелее и разочарованно цокнула языком, - Очень трусливо и недальновидно с твоей стороны. Мы ведь можем прийти и за ними.
Резкая и немного безумная улыбка нарисовалась на её губах, голубые глаза зла взглянули прямо в обречённые карие, обещая: всё будет гораздо хуже, чем способно представить его скудное воображение.
- Пирожок, любимый, возьми те ремешки и затяни на запястьях нашего друга потуже, пожалуйста! – указывая на вываленные из ящика ремни-фиксаторы, она не отводила взгляда от санитара, даже не моргала, приставив пилу к его горлу и предупреждая тем самым, что бежать некуда. Можно, конечно, попытаться выторговать себе быструю смерть вместо долгой и мучительной, но Харли отлично знала, что такие, как он, слишком трусливы для решительных действий; такие, как он, будут выбирать безосновательную надежду до самого конца.
- Ты думаешь, я не знаю, что вы болтали обо мне за спиной своими мерзкими, грязными языками? – пока Джокер, следуя её просьбе, старательно закреплял перепуганного насмерть ремнями к батарее, Харли талантливо нагнетала атмосферу, - И ты думаешь, я не догадываюсь, как вы обращались с ним? – глянув на Джокера, она вновь ощутила непередаваемое тепло, словно маленькое солнце восходит в груди, отбрасывая мягкие золотые лучи на руины прежних правил жизни; ради него, для него и за него она готова была сделать что угодно – с собой или другими.
- Ты будешь просить прощения, будешь кричать его, слышишь меня, набитый дерьмом мешок?! – прошипела она ненавистно в сантиметре от лица мужчины – паразита, скорее. - Можешь начинать унижаться. Но если я услышу в твоём голосе хотя бы один намёк на неискренность… - опустив ненадолго пилу, Харли оглянулась вокруг в поисках более адекватного её задумке инструмента и подобрала осколок стекла от разбитой банки с антисептиком. Сощурившись, она устроилась поудобнее, довольно ощущая холод дыхания Джокера на своей шее и прикосновения его ладоней к талии сзади, вдохновляющие почувствовать себя настоящей художницей. Равнодушно промокнув желтоватую и влажную от пота собачью физиономию санитара салфетками, Харли одной рукой схватила его за подбородок, посильнее оттянула рыхловатую кожу и приложилась к ней осколком, медленно, но верно выводя какие-то буквы, пока тот бормотал невнятные извинения сквозь заставшие под веками слёзы.
- Простите меня… пожалуйста… простите! Я не хочу… я… мне очень… очень жаль! Мы не должны были так поступать… не должны были... превышать свои полномочия. Доктор Квинзел… вы слышите? Мне жаль! Если бы я только мог повернуть время вспять… я бы ни за что… я бы никогда! Только не трогайте моих детей… только не их! - устав от истерики без минуты покойника, арлекина шумно пропустила воздух сквозь лёгкие, откинулась немного назад в сладкие объятия клоуна, расслабленно улыбнулась и оценивающе присмотрелась к тянущейся от щеки до щеки надписи, гласившей «я ебаный врун», а следом – расстегнула штаны несчастного и одним резким движением вонзила осколок ему между ног. Пронзительный крик вырвался наружу, бэйджик выпал из зубов санитара.
- Тшш… - псевдоучастливо проронила Харли, приложив ладонь к его окровавленной щеке, - Это было всего лишь разминкой. На раз-два-три?
Вернувшись к пиле, она крепко взялась за её рукоять. – Раз. - взглядом попросила Джокера покрепче прижать к полу ногу мужчины, пытавшегося упираться. – Два. – склонилась и надавила всем своим весом, прорезая тонкую ткань санитарной формы, кожу и мышцы. – Три.
Ничего сложного – Реджи совсем не следил за собой, его тело было полнейшей развалиной, годной лишь для того, чтобы измываться над привязанными пациентами, которые не в положении дать сдачи. Прорезая похожую на желе податливую плоть до кости, Харли слышала смех пирожочка, затмевающий даже жуткий вопль санитара, всё больше сходящий на нет под влиянием болевого шока, улыбалась и смеялась тоже. К моменту, когда она распилила кость, мужчина отключился окончательно, а истязать бессознательное тело – много ли в этом веселья? Смех Джокера прекратился – очевидно, не слишком. Приняв перемену его настроения в качестве знака заканчивать – к тому же, внеплановое развлечение задержало их достаточно - Харли бросила пилу, поднялась на ноги, слегка отряхнулась и вновь быстро оказалась утянута вглубь тёмных коридоров.
Неужели такой будет её жизнь теперь? Каждый день – языческое празднество крови в поисках подношений ему? Харли была не против. Провожая взглядом освещённые эпилептическими вспышками стены Аркхэма, она начинала фантазировать о том, что ждёт их дальше, если это «дальше» всё же наступит. Кем она станет для него? Простой подручной в новой клоунской маске – безликим пополнением банды, девочкой на побегушках – собачонкой, готовой охотно исполнить любое самоубийственное поручение, принцессой-клоунессой преступного мира рядом со своим принцем? Возможно, в идеальном раскладе всё это – иерархическая лестница, по которой ей предстоит пройти, чтобы однажды занять заслуженное место по правую руку от него, по-настоящему осознавшего, что одиночество ещё никого не делало счастливым. Возможно, мечта, которой не суждено сбыться. Но, следуя за Джокером безоговорочно, Харли понимала, что не простит себе, если не разобьётся на десяток неровных осколков фарфоровой куклы, чтобы убедиться наверняка.
Не они одни направлялись к автопарку – хаос из лечебницы успел наводнить его с невероятной скоростью. Или время в импровизированной пыточной пролетело слишком быстро?.. Тут и там между поредевшими рядами машин сновали неуправляемые психи: подручными средствами они разбивали окна автомобилей, охотно присваивали себе чужое имущество и неслись прочь от родной обители прямиком в город – сеять хаос и разруху уже там. Оглядываясь по сторонам, Харли дышала полной грудью, получая странное и непривычное воодушевление от окружающей обстановки. Ей не было страшно, тревожно, опасливо – ей было хорошо, впервые за долгое время парадоксально спокойно и чертовски увлекательно! В матрицу повседневности закралась ошибка, разрушив до основания алгоритм, работавший годами с переменной исправностью – вместо симулятора обыденности теперь её ждала экстремальная гоночная трасса, вместо суррогата эмоций – неиссякаемый их источник. Кто бы мог подумать, что в 30 жизнь только начнётся? Хмыкнув про себя, Харли порылась в кармане джинсов и достала ключи от арендованного автомобиля, который чудом не успел пополнить число угнанных. Впрочем, в ином случае им не составило бы труда угнать любой другой.
Так… забавно! Вот что значит свобода от рамок! Просто брать то, в чём нуждаешься. Просто убивать тех, кто стоит у тебя на пути, преграждая дорогу к тому, в чём ты нуждаешься. Просто… любить того, от кого целый мир в страхе пятится, полиция теряет головы, а дети начинают плакать.
Из размышлений Харли вывел кивок Джокера в противоположную от их машины сторону, напоминая, что здесь у них осталось ещё одно маленькое дельце. Авантюристично улыбнувшись, арлекина крепко взяла клоуна за руку, рисуя в воображении предстоящие фейерверки.

Отредактировано Harley Quinn (2020-03-06 00:09:30)