Наладил дождь шуршания станок. Обштопав санитаров и охрану, Эдвард хранит аспирин, прыгающий в стакане. Ему хочется знать, почему Джонатан смеётся, весело оскалясь, и смех расходится кругами, шире, шире, по всему отделению, плещет в стены. Ему интересно, когда же Крейна наконец отправят на правёж в главный корпус, и там ему капитально переберут мозги, чтобы не барахлили. А может быть он уже побывал в шоковом шалмане?
- Крау больше нет, - входит в память мозга тёмный, шкуривший рашпилем голос. Доктору Роберту остаётся лишь надеяться, что сквозь сон и прочую халву Крейн сможет воспринять его слова, не заезжая шариками за ролики. Но эта надежда прозрачна, и пациент уже утрачен – не растолкать его из этого состояния, в которое он впал – взгляд вдавлен в пустое потолков, тело проломилось досками свежеструганого гроба, словно вековое гнилье, и Пугало вернулось красной кнопкой пожара, обещанием вселенской кары. Тихо, нехорошо так смеялось — пустая оболочка, полная чужим духом, как дымом. Это была не жизнь и не смерть, а что-то совсем чужое, что-то гораздо хуже.
Роберт уходит из камеры, глотая глубоко ныряющее сердце и карман его жжет, жжет, жжет, невыносимо жжет и выжигает воронье черношёрстное перо. Уходит к санитарам, которые гудят, словно чёрные машины, гудят ненавистью, смертью, другими больничными секретами. Чувствует ли Крейн, как идёт по коридору маленький черный санитар, принюхиваясь к его страху? Он раздувает ноздри черными воронками, вертит большой башкой туда и сюда, нюхает, втягивает страх со всего отделения. (Гончая лает в тумане, она заблудилась и мечется в испуге, оттого что не видит. На земле никаких следов, кроме ее собственных, она водит красным резиновым носом, но запахов тоже никаких, пахнет только ее страхом, который ошпаривает ей нутро, как пар.) Заходит солнце и восходит солнце, а дурка всё близится. Быть может, Пугало свяжет на острых спицах своё длинное новое тело? 
Над головой Эдварда висит на нитке бумажная летучая мышь – сам сложил из оригами; он поднимает руку и щелчком закручивает ее. Затем вороные отводят его в комнату отдыха и там Эдвард замечает Пугало – случайно попав под обстрел его взгляда, Нигма ощущает, как пунктируется собственная шея линией, по которой надо отрезать ножницами.  Это был взгляд, полный первоклассной ненависти, его теперешний голос резонировал с нервами, ударял разрядом страха под колени. «Но ты всего лишь хозяин трусливой маленькой гильотины», - в обход всего этого думает Эдвард. По стеклу камеры, местах в двух или трех – спокойно это замечает – идут присоски сигнализации – он думает, как их снять.
Пугало вдруг наклонился над ним - дыша мозговой горячей смертью – Эдварду ударило колодезным кипятком под колени, и он отбежал в противоположный угол, крича уже оттуда:
- Крееейн, что с тобой такое случилось? Давно ли ты вырыл свою могилу и лег в нее вместе с лопатой?
Ирония в том, что он после своих плетей, всю боль от чужих понимать уже перестал.
- Я немного мертвый чтобы с тобой бодаться, ты пойми!
«У меня в ушах немного гвозди и одна нога чуть-чуть в колодце! Я  на треть пластмассовая игрушка, ты же меня понимаешь!»

Отредактировано Edward Nygma (2020-06-20 21:56:13)