Мало кто об это знает, но в американских тюрьмах, особенно тех, что предназначены для «элитной» публики, одним из самых распространенных законных видов пыток является пытка изоляцией в течение длительного периода времени.
Все мы от рождения имеем определённые права – разве что их обилие определяется для нас его местом. Впрочем, в декларации прав человека ООН, признанной«всеобщей», третьим пунктом идёт право на жизнь.
Однако никакой сборник правил, никакая конституция не сможет гарантировать вам то, что проведете вы её не в одиночестве – это никак не регламинтируется и в то же время человек, как существо биосоциальное, нормально существовать в подобных условиях попросту неспособен.
Возвращаясь к тюрьмам, подобный метод дознания зарекомендовал себя крайне эффективным несмотря на свою долгосрочность – ужасает и удивляет то, до какого состояния может быть низведен даже самый вдохновленный фанатик, несколько месяцев не видевший лица другого человека. Стоит ли говорить, что этот метод используют преимущественно на различного рода террористах?
Давно уже зная все это, только теперь Лонни начал понимать, почему.
Бэтмен ушёл всего около четверти часа назад, но для Анарки эти пятнадцать минут уже успели показаться вечностью – его терзали запоздалые сожаления о том, что он мог бы сделать и сказать по-другому, а так же страх перед тем, что, как он знал, ожидало его впереди.
И Лонни был не готов. Думал, что готов, верил, что готов, когда на самом деле оказалось, что до настоящего момента он никогда по-настоящему и не рассматривал возможность своего поражения. Зачем, ведь он был прав! Он видел доказательства этого повсюду, чувствовал истину всем своим существом, вплоть до призрачного зуда под кожей, ибо правда хочет, чтобы о ней знали, и она просила его выпустить её наружу так долго...
И он выпустил! Разве что до растяжек над шоссе дело не дошло – он ограничился городскими проекторами и телеэкранами, с которых жителям города столько времени скармливали разнообразный глянцевый мусор, что ему казалось только справедливым сделать именно их проводниками своей правды. И заключительной частью, апофеозом того, что он устроил, должен был стать Бэтмен – не как враг, но как союзник, как человек, который тоже желает перемен и при этом действительно что-то делает для того, чтобы воплотить их в реальность. Если бы только ему удалось убедить его тогда, заставить его понять...
Когда его мысли приняли совсем уж нежелательный оборот, Анарки встрепенулся, яростно дернув руками в путах: нет! Он не должен так об этом думать! Привлечение к делу Бэтмена было самой рискованной частью его плана и, быть может, в том состоял его стратегический просчёт, он готов был признать это, однако его сильно напугало то, насколько он в действительности жаждал понимания. Принятия. Да даже одобрения со стороны человека, который на регулярной основе избивал бесчисленное количество людей – даром, что преступников. Лонни сомневался, что подобную личность могли интересовать мотивы большинства из них: такому должен был быть важен лишь сам факт совершения преступления, а не причины, которые привели к нему, и не последствия, что могла повлечь за собой так называемая «нейтрализация» угрозы.
Например, нейтрализация его самого приведёт к тому, что люди в городе и дальше останутся чудовищно, невообразимо слепы и так никогда и не узнают о том, какая жизнь ждала бы их, если бы всего один человек решился посмотреть правде в глаза.
Зато полицейские и бандиты могут спать спокойно – и при деньгах. А Бэтмен... Бэтмен не останется без работы ещё долгие-долгие годы – целой жизни не хватит, чтобы избавиться от преступности теми методами, которые до сих пор являлись его modus operandi.
Новый приступ ярости, вызванный этой мыслью, даже самому Анарки показался пустым и каким-то вымученным.
Проблема была в том, что его разум пребывал в смятении. Его планы лежали в руинах, его будущее казалось как никогда мрачным, а идеология, ради которой он пожертвовал всем, больше не выглядела столь безупречной. Ведь если бы это было так, Бэтмен не смог бы так просто отмахнуться от неё в угоду одной лишь морали – это было бы иррационально, недальновидно! Разве что... он не такой уж непогрешимый. Но ведь никто и не утверждал обратного – просто самому Лонни хотелось верить в это, хотя он и знал, что как Анарки он не мог себе этого позволить: самообману не было места в мире, который он хотел создать. Однако, на каком-то этапе текущего дня, обман все же имел место быть, а, в таком случае, не обесценивало ли это вообще все, что случилось как до, так и после?..
Он не хотел об этом думать – и ненавидел себя за это.
Стоит ли говорить, что когда за ним пришли, он не сразу осознал, что происходит: Лонни не слышал ни сирен, ни столь излюбленную копами мантру имени Миранды, а пока он пребывал в замешательстве, его уже бесцеремонно вздернули на ноги и толкнули в руки ближайшего головореза в чёрной маске, который тут же начал шарить по его карманам в поисках скрытого оружия.
И тут у него в голове наконец что-то щелкнуло: маска. Отсутствие формы. Глумливые комментарии, которые только сейчас начали регистрироваться его сознанием в виде, отличном от фонового шума.
Банда Чёрной Маски.
Ему задали какой-то вопрос. Лонни моргнул, а затем начал смеяться.
Его смех был тем, чем смех, по сути своей, быть не должен: из него словно силой выбивали все те осторожные неглубокие вдохи, что он сделал с тех пор, как воспитательные меры Бэтмена наградили его трещинами в ребрах. По крайней мере, он надеялся, что то были лишь трещины. Сейчас он уже не был столь уверен в этом, но ни сил, ни времени на беспокойство у него не оставалось – не когда ему в одночасье открылась вся нелепость его жизни, что всего час назад казалась такой простой и понятной. Бандиты же, пребывая в счастливом неведении в отношении этих подвижек в его мировоззрении, не оценили эпохальности момента, а потому поступили самым разумным, пусть и немного мстительным, образом – вырубили его до того, как он сделал бы это сам, будучи не способным в самом разгаре своего нервного срыва сделать даже самый неглубокий вдох.
Должно быть, на каком-то этапе пути его насильственно индуцированное беспамятство плавно перетекло в сон, ибо болезненное возвращение к реальности напомнило ему пробуждение от особенно глубокого забвения – состояния, в котором тебя не преследуют собственные сомнительные решения, чужие мотивы и необходимость немедленно иметь дело с экзистенциальным кризисом.
К сожалению, у реальности и её карающей руки в виде животворящей оплеухи были на него другие планы.
Вопреки его ожиданиям, его привезли не в новомодную и столь же безвкусную стеклопакетную банку, с которыми у него прочно ассоциировались все серьёзные бизнесмены, но в своего рода подпольный клуб, насквозь пропитанный атмосферой тёмной изнанки города во всем её грязном великолепии – знакомый с ней не понаслышке Анарки даже не пытался бороться, беспрепятственно позволив ей проникнуть под кожу и пустить колючие искры страха вдоль позвоночника, пока его быстро тащили сквозь пропитанное парами алкоголя помещение куда-то... в своём нынешнем состоянии он даже не мог предположить, куда.
Как оказалось, в допросную.
Лонни не нашёл в себе сил на хоть сколько-нибудь приличную вспышку страха, когда его грубо усаживали за стол – он просто был рад избавиться от чужих бесцеремонных рук на своём теле и необходимости контролировать отказывающиеся сотрудничать с самого момента «пробуждения» ноги. Однако, когда сия мимолетная эйфория схлынула, страх в его груди все же поднял свою змеиную голову, а сам он незаметно, как он надеялся, вжался в спинку негостеприимно жёсткого стула.
На мгновение его смущённому разуму показалось, что с противоположной стороны стола на него в ответ смотрел чей-то обугленный череп.
Когда же он наконец узнал в нем лишь искусно выполненную маску, стало только хуже.
Отголосок недавнего смеха напомнил о себе тугим комом, застрявшим где-то в горле рядом с голосовыми связками, но этим все и ограничилось – для Анарки это стало настоящим облегчением, ибо он не знал, как криминальный босс всея Готэма отреагировал бы на столь... специфичную реакцию его перегруженной нервной системы. Хотелось бы верить, что с юмором, но...
К счастью, долго пребывать на стадии маринования ему не пришлось, так как Роман Сионис оказался исключительно деловым человеком, что кроме денег ценил ещё и свое время.
А вот его инсинуации Лонни по вкусу не пришлись совершенно, отчего он на минуту позабыл о своих былых опасениях и гневно сузил глаза, открыто и не без нотки вызова встретив чужой оценивающий взгляд. Пусть он и не мог назвать некоторые из прозвучавших предположений полностью необоснованными, прежде всего ему не понравилось то впечатление, которое он, судя по всему, произвёл на настоящий момент. Его следовало немедленно исправить, и даже если это станет последним, что он сделает в своей жизни, – а атмосфера помещения не оставляла места для оптимизма – это будет стоить того, если в итоге он сумеет посеять хотя бы семена сомнения в душе одного из самых влиятельных людей на всем Восточном побережье.
А потому он солнечно улыбнулся в лицо своей предполагаемой гибели, в то время как причудливый коктейль из страха, надежды, презрения и вечно тлеющего гнева скрутил его желудок, но достаточно развязал язык для того, чтобы его голос ни разу не дрогнул, когда он тихо, с оттенком самоиронии, произнес:
— Вы.
Успешно уронив эту бомбу и выдержав паузу для пущего эффекта, он соизволил пояснить:
— Вы, мистер Сионис, а так же газетные статьи, посвящённые экономическому упадку, тысячи рабочих, оставшихся без своих мест, консерваторы и либералы, что перетягивают будущее Америки, словно канат, оборотни в погонах, войны за нефть на Ближнем Востоке, экологические катастрофы, за упоминания о которых тебя упрячут в тюрьму быстрее, чем ты успеешь сказать «свобода слова» – вы все стоите за мной. Видите ли, по сути своей я есть не более, чем продукт этого общества, порожденный им и им же воспитанный, симптом поразившего его недуга, — почти самоуничижительно пожал плечами он, не опуская, однако, горящего взгляда. — Можете называть меня идейным исполнителем, если угодно, рупором гласа вопиющего в пустыне, голосом народа, в конце концов, ведь это от его лица я говорю. Что же касается полицейского участка, забавно, что именно на нем Вы решили акцентировать внимание, — в его по-юношеским мягких чертах проступила неожиданная жесткость. — Ведь этой ночью опасности подверглось не только логово продажных полицейских, но святая святых любого гангстера в городе – банк мафии... прошу прощения, коммерческий банк Готэма, конечно же. Об этом Вы не хотите поговорить?
Наконец почувствовав себя в своей стихии и, вопреки ожиданиям, так и не получив за время своей маленькой речи инъекцию свинца в мозг, Лонни даже слегка расслабился, откинувшись на спинку стула гораздо свободней, чем в начале беседы. Мысль закинуть ногу на ногу пришла ему в голову, но тут же и ушла под тяжёлым взглядом собеседника – будь ситуация чуть более повседневной, он бы наверняка вовсю уже ерзал от столь пристального внимания, но пока ненависть к тому, что олицетворял собой мафиози, помогала ему держать себя в руках.
И разве что совсем чуть-чуть вызывала безрассудное желание подергать тигра за усы... ну, или череп за носовую кость – выбирать не приходится.
— Раз уж я удовлетворил Ваше любопытство, — начал он, — позвольте и мне... поинтересоваться: зачем такому человеку, как Вы, понадобилась эта маска? Вам ведь нечего бояться... если Вам нечего скрывать, — неявная угроза и насмешка повисли между ними в воздухе и Лонни пришлось закусить внутреннюю сторону щеки, чтобы не дать ей свернуться в уголке губ и перерасти в полноценный оскал. Вместо этого он пренебрежительно махнул рукой в сторону остального помещения и продолжил:
— Но здесь, на Вашей территории, чего Вы предположительно можете опасаться? Едва ли это я – Ваши миньоны проявили поистине впечатляющее рвение в избавлении меня от всех моих пожитков, вплоть до бегунка молнии, — в доказательство он раскинул руки в стороны, продемонстрировав поврежденную куртку. — А Ваше лицо известно любому жителю города, кто все ещё читает газеты. Так что я не могу перестать спрашивать себя... почему? Неужели это такой способ устрашения?
Анарки мог бы продолжить говорить, позволив отвлеченным спекуляциям увести разговор подальше от собственных больных тем, но, осознавая, насколько ребячливо с его стороны это будет выглядеть, счёл за лучшее в кои-то веки сдержаться и промолчать.
В конце концов, его нынешнее положение было сродни человеку, посаженному за покерный стол с большими ставками, в то время как карты ему никто дать не удосужился.
А потому все, что ему оставалось, так это отчаянно блефовать в надежде, что он сможет убедить абсолютно здравомыслящего человека перед собой в том, что его руки вовсе не пусты.
Или что с ним все же стоит сыграть по-честному.